Из прочего какой-никакой интерес представляли разве что изданный пресс-службой правительства «Предварительный селенологический отчет», рекламный проспект урановых рудников и просроченные водительские права штата Юта на имя Тимоти Джонсона – с фотографии смотрела подлая физиономия Толстого. Буклет я бы почитал на досуге, но нельзя себе позволить лишнего багажа.
Из мебели в комнате были две кровати, повторяющие контуры тела и щедро выстланные мягким. Я смекнул, что Тощий и Толстый спасались на них от перегрузок.
Подобрав остатки соуса пальцем, я напился, вымыл руки, не жалея воды (пусть эта парочка сдохнет от жажды!), собрал добычу и двинулся к каюте со скафандрами.
Там я увидел Чибис. Она держала наш импровизированный лом и вся светилась от счастья.
– Нашла ее!
– Где?
– Пойдем! Не могу открыть, сил не хватает.
Я положил барахло возле скафандров и пошел за ней. Она остановилась у дальних дверей, до которых я, с моим вандализмом, еще не добрался.
– Здесь!
Я глянул, прислушался.
– Откуда знаешь?
– Знаю! Открывай!
Я пожал плечами и пустил в дело железяку. Панель с шумом отскочила.
Скорчившись, посреди комнаты на полу сидело существо.
Не поручусь, что именно его я видел вчера на пастбище. Смеркалось, обстановка была совсем другая, да и долго разглядывать мне не дали. Но Чибис не сомневалась. С радостным визгом она бросилась вперед, и друзья покатились по полу, как играющие котята.
Чибис все вопила, более или менее по-английски. Мамми тоже что-то лопотала. Я не удивился бы, услышав от нее английскую речь, ведь и Лиловый изъяснялся по-нашему, да и Чибис упоминала, что Мамми ей о чем-то рассказывала. Но сейчас не понимал ни словечка.
Вам приходилось слышать пересмешника? Он то высвистывает мелодию, то радостно шлет Господу свою птичью хвалу. Бесконечно разнообразные трели пересмешника – вот на что была похожа речь Мамми.
В конце концов они угомонились, и Чибис сказала:
– Мамми, я так счастлива!
Существо что-то пропело. Чибис ответила:
– Ой, какая я невежа! Мамми, это Кип, мой лучший друг.
Мамми пропела мне… и я понял.
Она сказала:
Очень рада познакомиться с тобой, Кип.
Мамми говорила не словами. Но так ясно, словно по-английски. Это не было полушутливым самообманом, вроде моих разговоров с Оскаром или Чибисовых – с Мадам Помпадур. Общаясь с Оскаром, я говорю за обоих; это просто мое сознание разговаривает с подсознанием, или что-то вроде того. Но тут было совсем по-другому.
Мамми пела, а я все понимал.
Это было удивительно, но я не испытывал недоверия. Когда глядишь на радугу, не думаешь о законах оптики. Просто видишь ее в небе.
Нужно быть идиотом, чтобы не понять, когда Мамми говорит именно с тобой. Если она обращалась только к Чибис, я слышал птичий щебет; но когда реплика предназначалась мне, я понимал все.
Называйте это телепатией, хотя в Университете Дьюка под этим словом вроде бы подразумевают нечто другое. Я не читал ее мыслей. И не думаю, что она читала мои. Мы просто разговаривали.
Но хоть и был изумлен, я не забывал о приличиях. Когда мама знакомила меня с кем-нибудь из своих старших подруг, ощущение было схожим с нынешним. Так что я поклонился и сказал:
– Мы счастливы, что нашли вас, Мамми.
Это была чистая, голая правда. Я понял, понял без всяких объяснений, что заставляло Чибис упрямо искать ее, невзирая на риск вновь попасть в плен. То качество, что и делало существо Мамми, мамочкой.
У Чибис имелась привычка приклеивать хлесткие прозвища, и не всегда к месту. Но в данном случае не поспоришь. Мамми была Мамми, потому что именно Мамми она и была. От нее исходило счастье, тепло и безопасность. Примерно как если с ободранной коленкой и в слезах придешь домой, а мама поцелует ссадину, намажет ее тиомерсалом, и все пройдет. Таковы некоторые медсестры, учителя… и не все мамы, к сожалению.
Но Мамми все это излучала так сильно, что я даже перестал беспокоиться насчет черверотых. Она с нами, а значит, мы спасены. Разумом я понимал, что Мамми так же уязвима, как и мы, – у меня на глазах ее сбили с ног. Она была меньше и слабее меня, не могла вести корабль, как Чибис. Но это не имело значения.
Хотелось усесться ей на колени. Но она была так мала, да и коленей у нее не было, – зато я с радостью усадил бы ее на собственные.
Я чаще говорю об отце, но это не значит, что мать не так важна. Папа активен, мама пассивна; папа говорит, мама молчит. Но умри она – и зачахнет папа, как выкорчеванное дерево. Она – основа нашего мира.