В нем стоял черверотый. Думаю, мой старый знакомый, потому что он сказал по-английски: «Пошли». Это я услышал сквозь шлем. Впрочем, в комнате были и другие, а я скорее отличил бы друг от друга двух бородавочников.
Черверотый поспешил к выходу. На нем не было скафандра, и я вздохнул с облегчением, когда он отвернулся, потому что невозможно было смотреть на его шевелящийся рот. Но это оказалось слабым утешением, так как теперь стал виден его задний глаз.
Поспевать за черверотым оказалось трудно. Он провел нас по коридору, потом направо через открытые двойные двери и неожиданно остановился возле дыры в полу, похожей на канализационный люк.
– Раздеть его! – скомандовал он.
Толстый и Тощий откинули свои шлемы, и я заключил, что это безопасно. И все же из Оскара вылезать не хотелось – пока черверотый был рядом.
Толстый отстегнул мой шлем.
– Вылезай из шкуры, парень. Расстегивайся!
Тощий распустил мне пояс. Хоть я и сопротивлялся, они живо вытряхнули меня из скафандра.
Черверотый ждал. Как только с меня содрали Оскара, он указал на дыру:
– Вниз!
Я сглотнул. Дыра казалась бездонной и ничуть не соблазнительной.
– Вниз! – повторил он. – Быстро!
– Давай, приятель, – посоветовал Толстый. – Прыгай, или тебя столкнут. Ныряй в дыру, пока он не рассердился.
Я попытался отскочить.
Но не успел я шелохнуться, как черверотый схватил меня и стал запихивать в дыру. Я уперся, попятился – и оглянулся как раз вовремя, чтобы не шлепнуться задом, а неуклюже спрыгнуть.
Падать оказалось не так больно, как на Земле, но щиколотку я подвернул. Впрочем, значения это не имело: идти все равно было некуда; единственный выход – дыра в потолке.
Площадь моего узилища составляла около двадцати квадратных футов. Наверное, оно было вырублено в цельной скале, но убедиться в этом я не мог – стены, пол и потолок были такие же глухие, как и на корабле. Половину потолка занимала осветительная панель, так что я мог бы читать, если бы имел хоть одну книгу. И последней деталью была струйка воды, вытекающая из отверстия в стене, попадающая в углубление размером с кухонную мойку и выливающаяся неизвестно куда.
Было тепло, что меня порадовало, ведь ничего похожего на кровать или постель я не заметил. Я уже понял, что какое-то время придется провести здесь, и задался вопросом, чем буду питаться и где спать.
Устал я от всего этого абсурда. Занимался своим делом, прогуливался у собственного дома. Принесла же нелегкая Лилового. Я уселся на пол и принялся мечтать, как буду убивать его. Легкой смерти пусть не просит.
Наконец я прекратил заниматься ерундой и задумался о Чибис и Мамми. Здесь ли они? Или лежат где-нибудь между горами и станцией Томбо? Угрюмо обдумывая ситуацию, я надеялся, что бедняжка Чибис не очнулась во второй раз. Насчет Мамми немного сомневался, потому что мало знал о ней, – но в смерти Чибис был уверен.
Что ж, поделом мне эта мука. Донкихоты всегда рано или поздно оказываются в темнице. Хотя по канону прекрасная дева должна оказаться в соседней башне. Прости меня, Чибис; я не рыцарь, я всего лишь продавец газировки из аптеки… «Я силой десяти богат, поскольку чист душой…»[13]
Нет, не смешно это все.
Я устал казниться и посмотрел, который час. Не то чтобы это имело какое-то значение. Но считается, что узник должен выцарапывать на стенах черточки, отмечая дни заключения, и я решил, что и мне пора начать. Часы на руке сохранились, но стояли, а завести их я не смог. Наверное, восемь g их доконали, хотя предполагалось, что они противоударные, непромокаемые, немагнитные и иммунные к антиамериканской деятельности.
Через некоторое время я лег на пол и заснул.
Проснулся я от стука.
Это банка консервов свалилась на пол. От удара она не открылась, но при ней был ключ, и он сослужил свою службу. Очень неплохое говяжье рагу. Из пустой банки я напился – допускал, что вода ядовитая, но был ли у меня выбор? – потом вымыл банку, чтобы не пахла.
Обнаружив, что вода теплая, я решил помыться. Сомневаюсь, что многие граждане США в последние двадцать лет испытывали столь же острую нужду в водных процедурах. Потом я постирал одежду. Рубашка, трусы и носки были из немнущейся синтетики, которая быстро высыхала. Джинсы сохли дольше, но мне некуда было торопиться. Я лишь жалел о мыле «Звездный путь» – двести кусков лежали на полу в моей каморке. Знал бы, что полечу на Плутон, прихватил бы парочку.