Уже глубокой ночью Сойка выбралась из своего убежища, взглянула вокруг, бросила взгляд в небо. Россыпь звёзд, песчаные сопки, Нея плыла в чистом небе. Ни облачка. Звёзды, казалось, обступали в этой темноте, кружили, мерцали. Верблюды шли, пески курились, голубоватый свет лился с неба. Одинокий чук показался неожиданно, из-за очередной вереницы барханов. Из чука кто-то выбежал, совсем небольшой. Он побежал навстречу, двигался неловко, потом будто взлетел, но опять побежал.
Следом из чука вышел ещё человек. В руках его тлела чаша с огнём. В тусклом свете лампы видно было, что держит её человек одной рукой, другой опёршись на сук.
Сойка пустила тору вскачь, остановила. Спустилась, цепляясь за шерсть зверюги. Мальчик с куцыми ещё, молодыми, крыльями, обхватил Сойку. Она подхватила его, обняла руками, крыльями. Они что-то говорили, смеялись. Голоса птичьи мелодичные, необычные... и счастливые.
А Вяхирев подумал, что пустыня словно ожила... она как карагач в их дворе. Стоял себе тихий, мелколистный, корявый и старый. Ветер шумел в его кроне, перебирал листья, шелестел ими, а иногда там селились птицы. Щебетание, перещёлкивание, треньканье наполняло его, и тогда казалось, карагач и не стар вовсе, что он очень-очень рад своим новым жителям, он бы их и не отпустил, так бы и обнимал ветками, укрывал листвой.
- Будто поют, - сказал тихо Генка, в темноте было слышно, что он улыбается.
- Поют, да, - откликнулся ещё тише Вяхирев.
Они уже подошли к самой юрте, устало скатились с верблюдов. Звери шумно опускались в прохладный песок, складывали свои длинные мосластые ноги. Головы лежавших верблюдов виднелись в темноте едва.
Слышно было фырканье, шорох песка. Какие-то ночные твари носились в воздухе - то ли крылья их, то ли лапы, то ли ещё что постоянно касалось лица.
У юрты-чука стоял старик.
- Доброй ночи, - сказал Генка, приложив руку к груди.
- Доброй ночи, - за ним приветствовал старика Вяхирев.
Высокий, сутулый, из летунов. Эти их самотканые пончо, полосатые, яркие - ни с кем не спутаешь. Но пончо старика было не полосатым, а в цветах и травах, и крылья перехвачены широким поясом. У крылатых на Муке такой обычай - перевязывать крылья, если тебе больше никогда не подняться в небо.
Сойка ушла в дом, вернулась, позвала внутрь. В юрте пахло шерстью, пылью и травяным духом. Под потолком сушились травы. Сойка зажгла все лампы, какие были в доме. Глиняные чашки с плавающими фитилями стояли на земле, вокруг очага. Стало светло. Старик на улице, где-то в темноте, разговаривал с верблюдами, с тору. Тору шумно вздыхал в ответ. Потом старик пришёл и стал разводить огонь в очаге.
- Удивительное пончо, - улыбнулся Минин, - откуда на Муке цветы и травы?
- В предгорьях и низинах после времени дождей распускаются цветы, - сказала Сойка, она теперь всё время улыбалась, глаза её следили за мальчиком, а тот, свернувшись на лохматой шкуре какого-то зверя, уже спал. Будто ждал, ждал, дождался, упал и уснул. Сойка опять улыбнулась и сказала: - Так всегда.
Было в этом "так всегда" что-то такое, что казалось очень важным: для неё, для старика, для мальчика.
"Так бывает, - думал Вяхирев, чувствуя, как слипаются глаза, пахло едой, дымом, было душно и уютно. Все замолчали, но слова Сойки не шли из головы. - Когда плохо, всегда так. Почему-то становится нужно, чтобы всё шло как всегда, начинаешь делать мелкие незначительные дела, всякую неважную важную ерунду... В ней точно чувствуется какая-то беда..."
- Сегодня я видел первых кану, - сказал старик, вдруг нарушив тишину.
Он взял кожаный мешок с водой, откинул шкуру в углу. Стал виден древний-предревний автомат для газированной воды. На подложке стоял одноразовый стакан.
Старик открыл крышку, вылил туда бурдюк воды.
Генка раскашлялся, силясь не рассмеяться. Но старик делал всё так серьёзно, что вскоре Генка затих, а Вяхирев сидел, чувствуя, что по-дурацки улыбается, но ничего не мог поделать с собой. Потому что увидел, как старик взял монетку и очень важно вставил в щель приёмного устройства. Монетка скользнула в щель. А монетка эта была пробита и привязана шерстяным шнурком. Шнурок тянулся куда-то за корпус механизма.
Старик нажал кнопку и стал ждать. А Вяхирев почему-то подумал, что это ритуал такой, никакая вода не польётся. Опять же... ведь старик её туда заливал, значит, и до этого заливал, и вода куда-то ушла...
Автомат вздрогнул и зарычал, затрясся. С фырканьем полилась вода в стакан. Стакан наполнился.
Старик всё с тем же важным видом выдернул монетку за шнурок и бросил в автомат опять.
Первым пил Генка. Потом Вяхирев, потом Сойка, старик отказался и наполнил опять стакан, и так по кругу.
- Но откуда?! - наконец не выдержал Генка, воздев руки к шерстяному потолку. - Откуда он питается, чёрт возьми, где розетка чёртова, ты понимаешь в этом что-нибудь?!
Старик и Сойка смотрели на них и улыбались, и не понимали, о чем Генка вопит.
А Вяхирев пожал плечами.
- Сейчас где-нибудь солнечная батарея отыщется, теперь я уже ничему не удивлюсь, - продолжал вещать Генка. - Но когда же появится покупатель?! Или мы ещё не приехали? - сказал он, придавливая раздражение, обведя глазами улыбающиеся лица.