— Сашка? Очень хорошо, почти помню. Но на всякий случай освежую о себе: Большой Ильинский Мамонт, гроза шкурников...
— И снаряги,— успел добавить Дизель,— шерше б’ля мамонт, если что где почило или просто накрылось...
— Ширше ля Мамонт,— вздохнул Пищер,— хотя куда — ширше???
: Сашка улыбнулся. В общем-то, чего было злиться? Не узнал же его Дизель... И Мамонт тоже. А что до слов Пищера — он знал Андрея много лет, и знал, что он всегда так говорит: не со зла. Просто такая у него была манера — да если разобраться, у всех у них... Не подначивание, не издёв,— прикол.
— Сколько ты теперь весишь? — поинтересовался у Мамонта Пищер.
— На центнер пошёл...
— На который? — почти невинно спросил Дизель.
— Тебя бы на сцену... И публично — язык укоротить. Такой номер пропадает!
— Не оценят,— притворно вздохнул Дизель. — Да шут с ним, с языком — я и на пальцах могу: трёх жестов вполне хватит,— но мысли, но мозги куда денешь?..
— Трудно куда-либо деть то, чего нет,— строго заметил Пищер.
— С кайфом, мальчики!
: К ним подошла Ольга. Оля, старшая сестра Люси. Сашке казалось, что она смотрит прямо на него,—
— Но она смотрела на Пищера.
— Двинулись, мальчики? А то холодно как... Последний утренний трамвай остался — если опять опоздаем...
— А чего Коровин? И Вет?.. — поинтересовался Мамонт.
— Коровина в ‘мудях’ припахали: он математику умудрился завалить — гений наш... — Пищер хмыкнул.
— “Он слишком много знал” — для этой поганой страны. Я всегда ему говорил: на экзамене — как на допросе, молчи, пока есть силы терпеть. А то точно пересдавать заставят. Но он же не может не выпендриваться... Нет, чтоб поступать ко мне в “керосинку” — там на экзаменах вообще ничего не спрашивают: знают — бесполезно. Весь экзамен: наливай, да пей,— проворчал Дизель, вскидывая на плечо видавший виды брезентовый рюкзачок.
: Карманы рюкзачка ощутимо обтягивали формы бутылок.
— Чего пить-то: нефть? Или продукты её перегонки?
— Продукт,— ласково отозвался Дизель,— а что? Его вся страна хлещет — ‘и ничего, и ничего, и ничего’... Но что же с Ветом?
— Соломин билеты берёт. Он обет дал.
— Обед? — переспросил Мамонт.
— Билеты? Зачем? — удивился Сашка: сколько он помнил Пищера, с билетами его пути не пересекались ни разу. Вот с контролёрами — ...
— Э-э... Понимаешь, это другое. Ну, хотя бы туда брать надо: ты ж ведь в такое место едешь!
— Дай, я объясню,— на ходу прорычал Мамонт,— р-р-р... Вот тебе холодно? Пешком тащиться от станции до дыры не хочешь? А на платформе от КПСС два часа следующий паровоз ждать?.. Тогда бери билет, чтоб не пить на холодный желудок и на автобус в Гавноедово не опоздать. А то сейчас “контры” развелось...
— На каждом километре,— мгновенно среагировал Дизель,— на ходу в вагон запрыгивают: у вас нет лишнего белого билетика? До того обнаглели — поверите-ли, давеча двоих пришлось с крыши стряхивать...
— С чьей крыши? У тебя ж раньше по ней крокодильчики бегали.
— Допился до контролёров,— философски заметил Мамонт,— значит, пора завязывать. По опыту знаю. Недели две перерыв организму сделай — а то загнёшься.
— Как это — “перерыв”?! — возмутился Дизель,— да я без Ильей дня пропить, то есть прожить не могу — до пятницы в таких корчах и судорогах добредаю...
— А в городе пить не пробовал?
— Под чутким дипломатическим руко-водством родных-энд-близких...
— Ремневодством. Особенно папани. Как он нашу предновогоднюю заначку в унитазном бачке обнаружил...
— До сих пор, кстати, не понимаю: как тебе удалось её в бачок стандартных размеров запихать?
— Потому и обнаружил, что для собственно воды места не осталось. И следующие два часа я слушал такие слова, какие на дипломатических приёмах ему говорить явно не дозволялось.
— Не переживай — настоящие ноты твой папаня именно таким языком и излагает. “А Черножопая Обезъяна надо писать с большой буквы: как-никак, пока Президент республики...”
— О! “Вот она она”,— Пищер пророческим жестом указал на самую дальнюю электричку.
— Вечно они её в тот тупик загоняют,— недовольно проворчала Ольга,— давай, поднажмём — есть маза не вписаться... И где нашего ‘билетёра’ черти носят?
: Соломин уже махал им из дверей тамбура. Перевёрнутый “ермак” у его ног удерживал тщетно шипящие двери —
: Вета Сашка помнил — как помнил всё, что было до того года. Раньше они часто виделись у Андрея,— Вет и Пищер жили в одном дворе; вначале их сблизило общее увлечение космоисторией и уфологией, а затем — когда Сашка и Пищер подались в астрономическую секцию Дворца Пионеров ( Вет ‘официальное обрезание’ не признавал, предпочитая всяческую “астрономическую запрещёнку” ) — самодеятельной песней. Потом были первые походы — такие ‘дворовые’, непохожие на то, что пришло после,— походы по пустырям и перелескам Юго-Запада,— костры в оврагах, печёная картошка и покорение полузатопленных коллекторов и подвалов, уложенных в трубы речек,— а потом...
— Потом была лакуна длиной в год:
: Такой страшный, тяжёлый — и, наверное, прекрасный 1976 год...
..: несмотря на полупустые сиденья, расположились в облюбованном Ветом тамбуре. Ольга выгнала курящих Мамонта и Дизеля в соседний вагон, уселась на рюк, рядом поставила гитару.
— Две гитары и ни одного Коровина — это рекорд,— сказал Андрей. — Как бы заметил Дизель, в крайнем случае будет, чем примус разжечь.
— А кто забыл соль? — поинтересовалась Ольга. У неё была редкостная интуиция.
— Соль забыл я,— признался Сашка.
— Ерунда, купим в Ильинском,— Пищер махнул рукой,— меня больше беспокоит судьба бензина.
— А ты его не чеши,— посоветовал со своего рюкзака Вет.
— Легко сказать,— Пищер вздохнул,— этот разгильдяй отказался от стеклянных бутылок — тащить ему, видите-ли, тяжело. И налил бензин в какие-то ‘патентованные’ флакончики из-под шампуня...
— Он их сдаёт,— заложил Дизеля Вет,— вот и экономит. Он и водочные обратно попрёт, вот увидите.
: Из соседнего тамбура донёсся взрыв хохота.
— Уже начали,— Соломин демонстративно повёл носом,— “Кубанская”. Значит, от Мамонта. Он на халтуре в своём сантехнаре нехило подрабатывает...
— В тамбуре мёрзли ноги; Сашке было холодно, но предложить перейти в вагон или присоединиться “для подогрева” к Дизелю и Мамонту он не решался. Пищер, не отрываясь, смотрел на Ольгу; Сашка сказал про себя “ага” — но не более: для него всё такое было уже чужое, мёртвое. Словно ненастоящее — до конца жизни.
Соломин что-то сказал; Пищер ответил ему — как на другом языке,— резануло слово-сокращение: НБС,— чтоб не утонуть, не захлебнуться в невыносимой тоске и боли своей —— здесь, при всех — нужно было хоть что-то сказать, спросить,—
— Сашка спросил, что это — и Пищер начал ему рассказывать о Новом, или Настоящем Братстве Спелеологов, в которое входила их группа. Пищер был одним из магистров этого нового братства —— то есть тем, кто был признан, как Личность в мире ‘уходящих под’,— Сашке всё, что рассказывал Пищер, было в диковинку — под землёй он прежде ни разу не был, ведь коллектора и подвалы не в счёт — как не в счёт метро и замаскированная под него Новоафонская “пещера”,— и что это за слова такие: транс, налобник, система, плекс, шкуродёр...
— А что, официальный клуб спелеологов какой-нибудь есть — как КСП? — наивно спросил он.
— О Ф И Ц И А Л Ь Н Ы Й ? ? ? — все в тамбуре покатились со смеху.
— Ольга повела носом: из-под дизелевского рюкзака вытекала характерная лужа.
— Правильно сделали, что выгнали этих друзей с сигаретами,— заметил Сашка.
— Фигня,— усмехнулся Вет,— кому суждено быть повешенным... Да на таком холоде даже пары бензина не взрываются.
— Не образуются,— уточнил педантичный Пищер,— однако, сейчас я одного из этих “друзей” привнесу сюда — и...