Ну, про то, что из Ржева этого поганого вообще уехать невозможно – в сторону Москвы, я имею в виду – и говорить нечего. Да. Был, “значить” опыт,– где там этот хрен златоустный шхерится?.. Но вот пара обещанных приколов: прикол первый. Едем под Новый год – слава богу, тридцатого ещё. Чтоб Новый год этот в Старице встретить: поскольку в аккурат за две недели до того нам родной домодедовский горком “со товарыщы” из одной известной конторы – не будем поминать её имя всуе, да – Ильи аммонитом запечатал. Надёжно, как бутылку самого марочного в мире шампанского. Но не в городе ж такой праздник встречать — единственный, кстати, из прочих праздников, что отмечать стоит, и абсурдный до жути при том: какой “новый год”, чего? От балды обозначенный, да. Ни с астрономией, ни с так называемыми “култур-мультурными традициями членовечества” общего ничего не имеющий – в принципе, да, а потому славный. Не пить в такой абсурдный день, по-моему, просто невозможно. Потому и едем: хоть в Старицу, хоть… Через Ржев, поскольку данный вариант с подачи гада Егорова нам предпочтительней тверского безумия показался: явно по дури и от недомыслия, да. Давка в вагоне поезда – много выше средней. То есть билетов они верняком продали как в пять-шесть вагонов — на каждое место. Представили? И мы ещё не первыми в него влезли, пока Егорова ждали, потому как он ведь просто не умеет не опаздывать. По моей сообразительности только и остались живы, бо скомандовал я всем: в тыловой тамбур! Срочно!!! – и мы оккупировали его, пока до давящихся в вагоне мещан все преимущества нашей позиции не дошли. Восемь человек плюс столько же шмотников соответствующего новогоднего объёма. Но в вагоне на порядок теснее было, да. Перемкнули ключами входы-выходы,– слава богу, набор железнодорожных отмычек у меня всегда с собой,– и начали посылать ломящихся в нашу обитель на следующие после Ржева станции.
Подряд описывать не буду – процесс, в общем, понятный. Но монотонный. Посылаем, посылаем… Наконец некий хрен через дверное стекло на языке глухонемых объясняется, что ему нужно открыть обязательно, потому как он начальник-таки этого поезда, а в поезде Большая Беда. И билеты он у нас проверять не думает. На хрена мы их только брали, я тебя, гад Егоров, спрашиваю, а?.. Быстро налей. За свою тогдашнюю вину, да. Вот так…
: Открыли. Делится бедой – в половине вагонов, оказывается, отопление гавкнулось: состав не тот подсунули, вместо нормального – списанный, да теперь уж поздно. Нужно людей спасать. То есть пропустить их через наш тамбур из случившихся рефрижераторов в более-менее действующие. Как душегубки.
– Ладно: разжались к дверям-выходам, коридор, стало быть создали-открыли — и лавина хлынула… Совершенно-безумно-замороженных граждан. И гражданок с детьми-без-пяти-минут-инвалидами. Да.
… Пронесся этот “девятый кал” через наш тамбур – я и думаю: чем в принципе отличается не отапливаемый набитый нами, как сельдями бочка, тамбур – от не отапливаемого так же вагона?.. А ничем, думаю, не отличается. Кроме объёма. В смысле – просторности, да. Ну и скомандовал снова: по коням! – и по следу толпы, в освобождённое ею пространство.
: Влетаем. Простор, факт, есть. В первом же захваченном вагоне лишь пяток безнадёжно нетрезвых сограждан – свой Новый год, стало быть, уже встретивших. В следующем – и того меньше. Даже проводники куда-то попрятались. «Ну,– думаю,– живём!..»
И компания некая: пара интеллигентных с виду хмырей средней алкогольной вменяемости, на столике меж ними свеча и сбоку “посвящение Леннону” автографовское из однокассетника типа “электроника-302” наяривает. «Стойте! – кричат нам,– дальше хода нет!..» А я и сам чувствую: здесь врастаем. Но Егорову ведь всё на своей дурной жопе испытать-заценить нужно… Рванул на полной скорости вперёд – со шмотником за спиной неприподъёмным,– но уже через пару секунд вновь нарисовался: бледнее раз в десять, чем до того от холода было.
– Представляете, братцы,– говорит, слегка заикаясь,– там дальше пола вообще нет…
– Мы же вас предупреждали,– отзываются мужики.
: Не поверил поначалу, каюсь. Пошёл глянуть. И вправду: вместо пола за соседним купе под ногами серой такой полосой-ленточкой гравий со снегом проносятся. И поток заморозки в морду..
: М-да…
Делать нечего – расположились в соседнем с интеллигентной компанией купе. Дам наших укутали всем, чем можно было,– достали спальнички, не привыкать,– я полез Натку на верхнюю полку устраивать. Гляжу – а там даже подушечка неучтённая такая лежит, в ослепительно белой наволочке — так в потёмках показалось мне, бо света в вагоне естественно ни люмена не было, кроме наших коногонов. «Вот это да!» – успел удивиться. И хлопаю её руками, дабы культурненько взбить. И она разлетается во все стороны снежным сугробчиком. Так как таковым и являлась, да.
– Ну да ладно, устроили дам на ночь, а сами взяли бухло и некоторую закусь – пошли знакомиться с соседями. Первая фляга просто пулей у виска пролетела, вторая некоторый сугрев обозначила. Познакомились, классно протрендили всю ночь,– жаль только, Коровин вначале от холода руками по струнам не попадал, а потом от сугрева. Но всё ж волшебно-классно доехали. Только, я вам скажу, хоть эта предновогодняя поездка мне и на всю жизнь своей невообразимой экзотической сказочностью запомнилась – второй раз меня через Ржев в Старицу ни одна в мире скотина ехать не заставит.
: Да. Это “мовемент первый” был.
А “мовемент второй” поджидал нас во Ржеве. Щас жахнем по одной – и дальше продолжим.
– Так вот. Прибыли во Ржев, обстряхнули с себя сосульки — и стали ждать почтово-пассажирского, который по расписанию вот-вот должен подойти и повезти нас дальше: в Старицу. Ждали, естественно, в тёплом вокзале. Млея от такого невероятного тепла и кайфа после пережитого рефрижераторного анабиоза... И тут слышим – объявляют: «почтово-пассажирский поезд номер 647 прибывает на первый путь к первой платформе»,– я, естественно, пытаюсь объяснить Егорову с Пищером, что после пережитой заморозки нам нет никакого резона покидать уютный и тёплый вокзал – пока двери нашего вагона не распахнутся ровненько перед выходом из вокзала на перрон. Но куда там! Эти гады хватают шмотники и выкипают на улицу. На мороз, прямо в объятия предновогодней метели. Будто из окошка зала не видно, что никаким поездом там пока и не пахнет. А снегопад, напротив того, весьма значительный. С соответствующими порывами просто-таки шквального ветра. Да.
: Обливаясь мысленными слезами, влекусь за ними. Выходим на перрон – кстати, единственный, так что непонятно, на фига объявлять его номер, как и номер пути. Другого-то всё равно нет, и это зримо видно.
: Ждём объявленного поезда и дрожим от холода. На совершенно-ледяном ветру. Под порывами снега со всех сторон, да. Объявляют снова: «почтово-пассажирский на Калинин подаётся на первый путь». Всматриваюсь в даль, откуда он предположительно подаётся,– затем в противоположную, но с тем же успехом: ни хера ниоткуда на этот единственный во Ржеве перрон не подаётся.
: Снова ждём. Ровно по расписанию новое объявление: «почтово-пассажирский поезд № 647 “Ржев – Калинин” прибыл на первую платформу первый путь».
— Всё, думаю,– крыша едет, дом стоит. Только ещё вопрос, у кого: у нас всех, или у диспетчера. Новый год, судя по всему, уже встретившего — и проводившего. С блеском, да.
На всякий случай Пищер внимательным взглядом осматривает снежные сугробы впереди – нет-ли там каких других скрытых путей или платформ; затем обращается с очевидным вопросам к ошарашенным не меньше нашего аборигенам. Аборигены на понятном языке объясняют, что никаких иных путей и платформ на этом вокзале сроду не было.
Тогда Егоров подходит к краю перрона и осторожно пробует воздух перед ним – вначале ногой, затем руками: вдруг поезд невидимый?..
Нам объявляют, что нумерация вагонов с головы поезда и что провожающих от греха просят убраться подальше.