Маленьких детей Изгои обычно не убивали, если только этого не требовали ритуальные обряды. Дети были ценны: это он узнал еще в кочевничьих лагерях Зиморожденных и Костерезов. У ричменов выживало слишком мало собственных детей, и они крали их из бретонских и нордских деревень, как крали женщин, а порой и мужчин. Взрослые пленники редко привыкали к новой жизни, а детей растили так же, как и детей самих ричменов. Вопросы о чистоте крови не волновали горные племена. В Маркарте они не стали изменять своим обычаям, хотя Конарик не решился бы ответить, было ли это благом – и для кого.
Равновесие. Это слово перекатывалось на языке каплями металла. Он помнил свой первый урок о нем, беседу о сути Ro.
Единожды нарушенный, его не вернуть.
- Мы не храним мир, - сказал Конарик корчащемуся на тотемных шестах Тонгвору. – Между людьми и драконами, между людьми и богами, между всем и ничем. Мы храним баланс.
Может быть, во времена Драконьей войны Отар оступился – а может, маятник просто качнулся слишком высоко.
Мы просто делаем то, что мы должны делать.
В милосердии, как и в жестокости, нет справедливости. О справедливости не говорит ни один из Девяти богов, кроме Джунала, от чьего Ока не укроется никакая тень.
Конарик уходит из Маркарта к человеку, о котором не знает почти ничего.
***
Время жертвы начинается с подъема на Двуглавый пик. Отчего-то он знает, что его путь лежит туда, хотя никто не Кричал его Имя с вершины, призывая прийти. И отчего-то он предпочитает пройти длинной дорогой, хотя он может просто проложить порта…
Эй, урод!
От неожиданности Конарик останавливается. Ветер залихватски хохочет вокруг: эй, сопля, держу пари, ты не найдешь меня, даже если я буду Кричать у тебя под носом, эй, слышишь, морда арбузом, слабо меня отыскать…
Эхо веселых издевок не затихает до тех самых пор, пока он не поднимается к самой вершине горы. Это занимает время, хотя Конарик все-таки решает поторопиться ближе к концу.
- Ох, точно, - говорит он, бросив всего один взгляд на Стену у открытого саркофага. Ту‘ум-дразнилка. Казалось бы, совершенно лишний Крик для драконьего жреца, чье владение элементарной магией могло бы спалить в пепел Мертвые Земли и остудить Хладную Гавань.
Кросис усмехается без капли обиды.
- У меня был отличный брат. Только он мог написать такое над моей могилой.
- Тебя звали Оскаром?
- Да. Но Глупца дописал Модир.
- О.
Драконий жрец, сохранивший два имени разом?.. Безумие. Это едва ли возможно представить. Ритуал принятия Маски выжигает прежнюю сущность каленым железом, вырезает всё лишнее, и требуется немало времени и силы воли, чтобы собрать из крохотных осколков хоть что-то, напоминающее прежнего «себя».
Если только…
- О боги, - бормочет Конарик. – Редко встретишь драконьего жреца, само Имя которого…
Может являться безобидной насмешкой.
- Да, - фыркает Кросис. – Все почему-то предпочитают считать меня вестником скорби. Я не против. У нас уже есть один Вокун, еще один – и Совет просто перестали бы принимать всерьез. Пусть лучше считают меня вестником скорби. Хотя на самом деле это всё одновременно. Ты пришел сюда говорить не с Оскаром, ты пришел отыскать Жертвенный Клинок Мары. Я – твой последний шаг перед войной.
Мара – богиня любви. Теперь, когда он всерьез задумывается над этим, ему кажется, что боги только и занимаются либо войной, либо любовью, либо и тем и другим. Вокун бы посмеялся: «я же говорил».
Ее еще называют Сердцем Мира. Любовницей Шора и служанкой Кин.
Множество сущностей в конце концов сплетаются в причудливый симбиоз. Ни Кросис, ни Конарик не видят в этом ничего удивительного.
- Твой Голос убил Предателя на Солстхейме. Жертвенный Клинок Мары пронзил его сердце – не буря Кин и не меч Исмира принесли ему смерть.
- Милосердие бывает разным, - говорит Кросис. – Чаще всего оно не имеет ничего общего со справедливостью. Но Голос равновесия уже звучит в тебе, звучал с тех пор, как ты ступил за ворота Маркарта. Я расскажу тебе о другом.
Служение Маре – это служение несомненной верности.
Это Любовь-через-Обман и Любовь-через-Скорбь одновременно. Мара – Супруга-в-Печали. Служение Маре – это жертвоприношение самого себя.
- Собственное сердце – первое, что должен вырезать клинок Мары в твоей руке, Конарик. Ты не доберешься до Конца Времени, если не будешь готов пожертвовать абсолютно всем.
Конарик пожимает плечами.
- Я готов. Я был готов с тех пор, как во мне была только тишина.
Кросис качает головой. Сжимает губы в тонкую линию; Конарик неожиданно задается вопросом – почему он здесь? Почему вдали от армии и войны? Почему он ждет, так отчаянно ждет еще не пробившего часа, чтобы ступить в кровавый котел последнего дня?
Бесконечно преданный слуга Любви-через-Скорбь.
- Я понял, - тихо говорит Конарик до того, как Кросис отвечает хоть слово. – Я понял… но я не уверен, что смогу любить так.
Ему кажется, Кросис хочет улыбнуться, но улыбки не получается.
- Придется научиться.
Безвозмездная любовь через жертвенность – вот что такое Мара. Полюбив больше собственной жизни, бросить в огонь всё – это ее Клинок.
Ведь Арена, наполненная грязью и ложью, непрерывный цикл бесконечной муки с целью отразить лежащее вне фокуса зеркала, всё же была прекрасна. Она была прекрасна с войнами, преступлениями, вырезанными сердцами богов и упрямством людей, едва не сломавших к бесам само Колесо.
Тысячелетия любви: через боль, жертвы, войну, блаженство, познание, смех, ненависть.
Он уничтожит не просто всё: он уничтожит всё, что когда-либо имело значение, и немного больше. Ничто из этого больше не вернется. В этом смысл смены кальп. В этом – его предназначение.
Он – Жертвенный Клинок Мары, и потому сейчас он здесь, пытается постичь все аспекты изначальной Любви в музыке мира, прежде чем окунуться в другой ее элемент. Далеко от Двуглавого Пика идет война, и пока еще не минули отпущенные ему полгода, пока еще жив каждый из пообещавших ему дождаться конца.
Он будет тем, кто убьет их.
Он ждёт. И ждёт. И ждёт ещё немного; до тех пор, пока не понимает, что боль не покинет его до самого конца, что он несет ее в себе, как часть музыки, что он обречен на нее, как обречен Любовник Дибеллы на вечную зрячесть. И тяжесть, что опустилась на его плечи под безмятежным взором скайримских небес, не уйдет никогда и не станет легче со временем.
Ему просто придется научиться хранить их в себе.
Когда он принимает это окончательно, ему кажется, что он уже переполнен Голосами богов. Музыка мира кричит внутри, оглушительно бьётся в такт сердцебиению: тому, что должно замолчать в итоге, и от этого бесконечно больно.
Он прошел четыре шага любви, обмана и равновесия.
Впереди ждали четыре шага войны.
========== Глава 29. Четыре шага войны ==========
Время испытаний молотом рухнуло на Звездное Сердце мира – и то вскрикнуло, застонало, выплеснув божественный огонь в вены горных перевалов Севера. Скайрим превратился в обитель безумия, кровавый котел войны; провинция стала огромным полем боя, усыпанным мертвецами и теми, кто немногим отличался от них.
Конарик ступал по розовому снегу, едва различая, идет по земле или по телам убитых. Под сапогами то и дело хрустело: не то наст, не то кости.
Здесь был город? Или поселок?.. Или вовсе никому не принадлежащая земля холда?
Свет струился с неба; безудержный лунный свет: таким сияли драконьи души. Сила Совнгарда стекала в Нирн, повинуясь зову стража врат, и сотни погибших возвращались на Арену – раз за разом, смерть за смертью, не в силах шагнуть на мост из китовьей кости. Здесь их тела растворялись в снегу, под сводами Скулдафна они создавались заново – из чистого небесного света.