Его встречает жрец, имя которого он вспоминает с трудом – но всё же вспоминает.
- Где твой господин, Восис? Я слышал его Голос на северном побережье, но теперь он не отвечает мне.
Восис качает головой. Его церемониальный доспех служителя драконов выглядит так, словно когда-то сталь расплавилась от неземного жара и потекла, стиснув жреца в смертоносных объятиях.
- Мой господин оставил армию, владыка.
Конарик смотрит на него и не может понять ни слова. Ответ Восиса звучит, словно плохая шутка или наваждение.
- Рагот, Меч-Щит Исмира, оставил своих людей?
- Ты сам увидишь, - тихо отвечает Восис. – Не вынуждай меня Говорить о том.
Теперь, кажется, он начинает понимать. Он оглядывается – и невольно спотыкается взглядом об истрепанные знамена, тлеющие на снегу, и о герб на доспехе драугра рядом, и о пламя, слишком высоко вскинувшееся к небу.
- В чью честь сложен этот костер?
Восис молчит – слишком долго для младшего служителя – но все же отвечает.
Отвечает, и Голос его безупречно тверд.
- В мою честь он сложен по последнему приказу Меча Исмира, ибо его рука принесла мне смерть.
Рагот безумен, наконец понимает Конарик. Восис молчит, не осмеливаясь встретить его взгляд.
- Не призывай его сюда, владыка, - почти беззвучно просит младший жрец. – Он убьет нас всех снова. Тораллод! Где в последний раз слышали дозорные его Голос?
Неподвижный драугр рядом с костром скрежещет ответ, и Конарик уходит, не замечая, как за его спиной истлевает до конца и ярко вспыхивает напоследок знамя Форелхоста.
Над занесенными снегом руинами воздух дрожит от магии – древней, чуждой, а то и вовсе запрещенной. Конарик вслушивается в ее звучание с недоумением, а потом вспоминает, что в его армии есть лишь один человек, способный без страха находиться рядом с Мечом Исмира в час безумия.
Конарик останавливается рядом с Азидалом на возвышении, не приветствуя его и не дожидаясь ответа. В руках жреца-еретика сверканием лун блещет Вутрад, вновь вернувшаяся к своему создателю, чтобы испить эльфийской крови. Отчего-то Конарик рад, что в руках Азидала – секира Исграмора, а не отравленный Апокрифом меч Мираака, хотя из поместья Северин жрец был волен взять любое оружие.
Мираак иногда пытался говорить с ним во снах, но Конарик оставался глух к его угрозам, вопрошениям и мольбам. Апокриф не имел более над ним власти, ибо он не давал никаких обещаний его хозяину.
В отличие от древнего служителя Джунала.
- Осторожно, - говорит Азидал, когда смертоносное лезвие очередной Языкопесни случайно оказывается направлено в их сторону. Конарик не движется с места, и Азидалу приходится поднять щиты отрицания: Песнь исчезает в них бесследно, будто и не звучав никогда. Поймав взгляд Конарика, он пожимает плечами: - Двемерские штуки. Рагот совсем плох, рядом с ним лучше не терять бдительности.
- Ты вернулся к Раготу?
Азидал неохотно кивает, но взгляд его остается мрачен.
- Я нашел снежных эльфов. Моя месть… не для того я ждал тысячелетия, чтобы найти убийц моего рода безмозглыми тварями… всё равно что зверьми. Мора скрывал от меня их судьбу так тщательно, и я понял наконец, почему. Мстить зверям бессмысленно. Я поднялся на поверхность снова, и…
Он не закончил, но это и не требовалось. Конарик знал, почему он вернулся в эту войну; почему плечом к плечу встал рядом с обезумевшим жрецом Исмира. Его собственное Имя обрекло его на вечную жажду крови во имя мести, как и Рагота, которому не нужно было причин для войны.
Об этом прежде говорил и Вокун. Исполнив свою месть, Азидал нашел бы лишь краткое удовлетворение – но не покой. Быть может, только в Совнгарде, лишившись имени драконьего и обретя вновь человеческое, он смог бы забыть о войне. Но Совнгард отторгал их, Соратников Конарика, выплевывал души обратно в Нирн, не принимая никого, как некогда не принимал никого из Пяти Сотен. Азидал был заперт в мире смертных до самого Конца Времени, терзаемый собственной сутью.
- Я должен тебе кое-что сказать, - говорит Голос Стуна устами Конарика, - но вначале помоги мне образумить Рагота.
- Я тоже мог бы кое-что тебе сказать, - глухо бормочет Азидал, - о Конце Времени и неосторожных обещаниях. Но ты прав.
Рагот не узнает их. Он занят случайными разведчиками альдмери и песнями с джиллой. Сахкосик ревностно бережет его даже сейчас – по своей ли воле или по приказу самого Рагота, Конарик не знает; ему слишком сложно рассуждать о природе мышления взломанных писцов Свитков.
В движениях и Песнях Рагота больше нет прежней сложности и гибкости. Он похож на бешеного зверя, и ему ни к чему беречь силы или беспокоиться за собственную жизнь – он больше не наслаждается боем, только смертью своих врагов, и их смерть еще уродливей и грубей, чем прежде. Его не волнует ни земля вокруг, ни законы времени и пространства – он ломает вместе с материей временную связь, заставляя Сахкосик тревожно вскрикнуть, но даже не обращает на это внимания.
Конарику кажется, что чёрный голод приходит схожим образом.
Когда от эльфов остаётся только перемолотая в кровавую крошку мертвая плоть, Рагот не замечает этого, и его Голос уже впустую вспарывает воздух и скалы, вминая красный снег в камень. Сахкосик молчит, ей нет дела до этого, она лишь залатывает ошибки: Конарик видит, как разрывается и разглаживается ровными потоками случайная временная петля, как рушатся на землю повисшие в воздухе гранитные глыбы. Рагот разбивает их в осколки немедленным Криком и замолкает, оглядываясь. Если бы он не увидел никого живого, он пошел бы дальше, вдоль побережья или куда привело бы его полузвериное чутье, пока не отыскал бы кого-то, кого мог бы убить.
В этот раз ему не нужно идти далеко.
Первый, пробный Крик исчезает в незримом заслоне Азидала, и Конарик понимает, что сейчас Рагот обрушит на них все, о чем сможет вспомнить. Конарику это не слишком нравится. Сахкосик виновато кружится рядом алыми всполохами, он успевает приласкать и успокоить ее кратким приказом на Эльнофексе, и от этого ярость Рагота становится еще ярче.
- Не трогал бы ты его джиллу, - ворчит Азидал, с невероятной скоростью сплетая барьер за барьером. Сахкосик фыркает и лениво окатывает его катреном матемагии, чтобы просканировать на наличие вредоносных датаграмм Апокрифа. Все защитные плетения тут же дают сбой, вынуждая Азидала подавиться руганью.
- Извини, - говорит Конарик, обращаясь к Сахкосик. Джилла раздраженно машет на него крыльями, приняв на пару секунд драконий облик. Конечно же, она отлично знает, что он хочет сделать, и это возмущает ее до глубины души. Конарик и сам не слишком доволен, но что поделать.
Он выходит вперед и встречает Довазул Эльнофексом. Само по себе это не гарантирует ничего, но возможность оперировать реальностью на более низких уровнях дает преимущество. В конце концов, он старается не касаться основных тонов музыки мира – еще не хватало разрушить вообще все вокруг.
Но ему удается замедлить время вокруг них до такой степени, что даже атморская кровь уже не спасает Рагота. Он задыхается ставшим слишком холодным для него воздухом, теряется во вдруг потерявших вес временных потоках, и яростные вихри его Языкопесни стихают – чтобы смениться Песнью защиты. Он Поёт, чтобы напитать время энергией музыки, но Довазул может только продлить его смерть, прежде чем он не сможет выдохнуть больше ни единой ноты.
Солнцем во тьме сверкает золотая маска, но Конарику приходится подойти вплотную, чтобы лучи света смогли достичь раготовых глаз.
- Помнишь меня? – спрашивает Молчание Голода и отпускает бьющееся в незримую плотину время. Рагот смолкает, когда вокруг становится достаточно энергии для него.