***
Время битвы или время мгновения до нее наступает, когда он находит Вольсунг – конечно, на поле боя, ведь больше нигде ей не нашлось бы места. И наступает время молчания, пока он вспоминает о том, что должен ей сказать.
С неба падают звёзды – одна за другой, стекая сияющими огненными каплями на юг, за горы Джерол. Где-то в сердце Империи людей магические метеоры разбиваются о Башню Белого Золота, где-то на цветущих землях Артейума человек с посохом Магнуса пытается удержать в цепях древнюю тварь из далекого будущего.
Для того, чтобы они могли встретиться перед началом Конца, как было всегда.
- Харальд не пришел бы сам, - говорит Конарик-или-тот-кто-стоит-в-его-обличье. – Ты всегда посылаешь его на защиту людей. Как к Ал-Эш. Всё время сумерек ты стоишь рядом со мной, и во время каждого рассвета ты выбираешь иную сторону. Неужели так отчаянно горько тебе смотреть на Конец Всего, что каждый раз ты пытаешься отдалить его?
Супруга-в-Битве улыбается ему тысячей ледяных ветров.
- Я верна тебе, и буду верна всегда, и я предала тебя, и предам всякий раз, когда сумерки движутся к рассвету. Но не мне красть слова у Джунала. Мы делаем лишь то, что мы должны делать; мы не можем быть иными, тебе ли не знать?
- Ты стояла за Харальдом и Партурнаксом, - говорит он. Эпохи, которых он даже не видел, накладываются одна на другую, проявляя общие черты – которые прежде от него ускользали.
Ускользали от них всех.
- Кто-то должен был уравновесить тебя по другую сторону Оси.
Он хмурится.
- А теперь? Кто уравновесит меня теперь? Я убил Партурнакса и избавился от Исмира и Героя – по вашим советам. Кто теперь удержит баланс?
Ястребиный крик смеется ему в ответ. Ему кажется, что в глазах супруги он видит слезы, но не может разобрать, причина тому радость, скорбь или ветер.
- Ты сам себе равновесие, - отвечает она. – И я буду на твоей стороне, даже если мне придется сразиться с тобой в бою.
Поцелуй-в-Конце вдыхает в него последний из Восьми Голосов, и музыка мира расстилается перед ним – горящая всецветным спектром, поющая всезвучием тоном, танцующая всевозможностью движений. Где-то далеко-далеко падает переломленный шпиль Бело-Золотой, падает – и никак не может упасть. Где-то далеко-далеко КИНМУНЭ рвет цепи посоха Магнара, и никак не может разорвать до конца. Где-то совсем-совсем близко растворяется разбитый на части лунный свет – и никак не может растаять полностью.
Супруги-в-Битве нет больше рядом, ее место теперь с другим, с тем, кто спускается с почерневшего беззвездного небосклона, собирая все свои имена в одном воплощении. Он остался один – переполненный Восемью тонами, готовыми сложиться в Тишину.
- Так тебя теперь зовут Конарик?
Он остановился за мгновение до Конца Времени и взглянул сквозь дробящиеся всевозможности на смертного, посмевшего нарушить его одиночество.
- Мне совершенно нет дела до того, как тебя зовут, - сказал мер в одеждах Советника Тельванни, - но ты мне задолжал.
========== Глава 30. Для тех, кто видит сны ==========
Высоко в небесах Скайрима рождался голод.
Смертные не могли увидеть его таким, каким он был на самом деле; страсть человеческого разума к самообману заставляла их видеть нечто иное, нечто ужасающее и неумолимое, но все еще запертое в физической оболочке из плоти и крови. Пусть у черного дракона будет неуязвимая чешуя – но это всего лишь чешуя, а не мультимерная миф-защита от взлома. Пусть черный дракон плюется бессмысленными фразами и сжигает все живое – он всего лишь мыслит иначе, но мыслит тем не менее. Разуму свойственно искать разум во всём необъяснимом.
Возможно, лишь мудрейшие из магов видели, каков на самом деле Пожиратель Миров. Но Конарик не думал, что они знали правду.
Правда оставалась прерогативой тех, кто был частью Алдуина. Его посредниками, в какой-то мере. Чем-то вроде интерфейсов связи. Это казалось наиболее подходящим определением для тех, что вдохнули в Конарика Восемь тонов всезвучия.
И для него самого.
- Ох, - сказал Тельванни рядом с ним, завороженно вглядываясь в распахнутый зев Совнгарда, - так это и есть Алдуин?
Конарик кивнул.
Нелот посмотрел на него с огромной долей скептицизма.
- Я никогда не думал, что смертный может управлять этим. Смертный наподобие тебя.
- Я – не смертный. Я – Нулевой Интерфейс Связи. И я не управляю Алдуином, я… лишь снабжаю его… необходимой информацией.
Потому что на самом деле Алдуин – это просто машина.
Неуязвимая, комплексная, необъяснимо сложная и одновременно предельно простая машина. Неотделимая функция самого Аурбиса, самого бытия как такового. Функция обнуления всего сущего. Возврат к началу.
С соответствующей защитой.
- Объясни.
Конарик не оборачивается к старому волшебнику: незачем; он знает о нем всё, как знает всё обо всём, что есть в Аурбисе. Он – Интерфейс Связи, крохотная деталь необъятного механизма, и одновременно с тем он и есть – механизм, во всей его триумфальной красоте и цельности. Он – Девять ключевых тонов мироздания. Он – это сама музыка мира.
И система поиска решения. Арена – его игровое поле. Алдуин – чистильщик, что сметет все ненужное с доски, поскольку Арена выдает решения вне зависимости от времени: время – искусственная конструкция, внедренное ограничение. Оно ни к чему таким сущностям, как та, что воплощена сейчас в Конарике, Нулевом Интерфейсе Связи.
Он оставляет перевод необъяснимого на откуп деталям внутри себя:
- Алдуин убирает мусор, на который я ему указываю. По умолчанию он вычистит всё.
- Всё, кроме того, о чем ты не помнишь?
- Я помню всё.
- Атмора?
Конарик смаргивает двоящиеся вопросительные секунды с век. Название отзывается множеством совпадений, найденных в памяти предыдущей кальпы. Удерживать их в себе почти невозможно: он забывает о них сразу же, и приходится цепляться за мифическое эхо из снорукавных мемоспор, чтобы хоть как-то заставить собственное восприятие работать как должно.
- Атмора уничтожена.
- Так думает Алдуин?
- Да.
Нелот скрещивает руки на груди и довольно хмыкает.
- Как я понимаю, это ты заставил его в это поверить. Ты не передал ему информацию об Атморе.
И позже, когда Алдуин запросил подтверждение, успешно ли обнуление мироздания, солгал: да.
- Если это возможно сделать с Атморой, значит, это возможно сделать со всем Аурбисом. И ты связан со мной обещанием, Конарик; ты мог сожрать Героя, но одновременно с этим его обязательства перешли к тебе. Поэтому можешь загнать Алдуина обратно в Совнгард: я не собираюсь лишаться всего сущего просто потому, что подошло время смены кальпы.
- Я не могу, - просто отвечает Конарик.
Он не лжет: ложь ему несвойственна, это чужая привилегия, которую он давным-давно вырезал из себя. Он мог бы солгать, но некоторые обязательства, как бы они ни были абсурдны, не должны быть нарушены.
Только смертные по-настоящему свободны выбирать.
- Скрыть Атмору было непросто, Волшебник. Она слишком огромна, чтобы один-единственный драконий жрец мог спрятать ее от Алдуина. Только изначальный разлом Бивня Ака позволил этому случиться, но я не могу вспомнить о разломе в одиночку.
Чернота ползла по Аурбису, забирая себе вечноизменчивые домены лордов Забвения и орбиты богов. Впервые с рождения кальпы луны сияли черным. Пожиратель уже коснулся Арены; музыка мира лишалась многоцветия тонов, возвращаясь к восьми изначальным. В самом конце они все сольются во всего два, и имена им будут Дракон и Змей, или Пространство и Время, или Стазис и Изменение, или Всевозможное и Непросчитываемая Погрешность.
- То есть, ты не можешь сделать вообще ничего? – буднично поинтересовался Волшебник.
Конарик вздохнул. Что-то внутри кричало, пытаясь предупредить его; если бы он помнил, что такое боль, он корчился бы от боли: одна мысль об обмане ломала самую его суть.