— Я не понял ничего из того, что было в середине, — честно сказал Силгвир. — Про магию. Я даже слов таких не знаю.
Рагот долго смотрел на него с непонятным выражением, но потом с явной безнадежностью отвел взгляд.
— Ты говорил, ты проведешь меня в лучшую из библиотек после самого Апокрифа? Тебе стоило бы воспользоваться случаем своего пребывания там. Zu’u los zopaak zosweypovaas do aamvon hi.
— Лучшую в Скайриме, — деликатно поправил Силгвир. Он понятия не имел, что подразумевал Рагот под сложной фразой на драконьем, но справедливо подозревал, что лестного в ней было немного. Впрочем, его это ничуть не задело; магические дела он полностью доверял магам, полагая, что в подобном ремесле лесному охотнику делать нечего.
Драконий жрец неслышно вздохнул.
— Kriid kent mindok nahkriin, nuz kriid mindahnu ahrk vahruktnu?.. Целестиалы превращают законы чести в нелепое посмешище, и мои руки связаны. Собери свои вещи и приготовься, маленький эльф; я выполнил свои неотложные обязанности в Форелхосте, и когда моё оружие вернётся ко мне — я буду готов продолжить путь.
Собираться долго не пришлось — как всякий босмер, Силгвир не считал нужным носить с собой тысячи вещей, как это делали люди, уходя из городов. Будь он в Грахтвуде или Гриншейде, и вовсе обошёлся бы без походного мешка — там всё необходимое предоставлял лес, вековечная Зелень. В скайримских краях, конечно, подобная смелость была бы самоубийственной.
Тем более, вряд ли Рагот похвалил бы его за поедание драугров, даже если бы Силгвир рискнул взять четырехтысячелетнюю мертвечину в рот.
— Могу я увидеть твоё оружие? — спросил лучник, с любопытством приподняв кончики ушей. То, что находил он в горстках праха, остававшихся после драконьих жрецов, в его понимании не относилось к древним могущественным артефактам… или, по крайней мере, не было более пригодно к употреблению.
Но Атмора не знала гибельного дыхания Времени. Равно как и выкованные на ней клинки.
Рагот ответил не сразу, но Силгвир был готов поклясться, что взгляд его на крошечную толику потеплел. Всякий воин влюблен в своё оружие, и подобное почтение и внимание Меч Исмира не мог пропустить.
— Оно здесь, но не сейчас, Довакиин. Я скрыл его в парадоксальных узлах Ака, зашифровав мнемическим кодом ТАЛ, который тогда еще уже не существовал, и только стоящий в Оке Поломки — или минутехник — или Исмир — мог назвать его. Но я знал колдунов Харальда. Неучи и трусы, они не рискнули бы ступить и шагу даже в мемоспоры Прорыва, где каждая нота может растереть упорядоченную сущность в кровавую пыль поломанных замыслов.
— Надеюсь, ты не станешь делать этого сейчас, — осторожно заметил Силгвир. Ему казалось, что любой здравомыслящий человек не стал бы этого делать, зная, что ему грозит нечто подобное.
— Мне не придется. На самом деле, это очень просто, когда уже сделано. Ты просто думаешь вот так…
Великий Дракон вздрогнул, неохотно разворачивая спутанные кольца, и зыбь, прошедшую по Времени, ощутил даже его молодой сын. Время расступалось, обнажая врезавшиеся друг в друга, сплавленные друг с другом пласты мгновений и дестабилизированные потоки; обнажая Послерассветность, полную искристого тумана Зари…
…и силу-верность-холод, заключенные в ней.
Рагот протянул руку, касаясь еще-уже-незримого, и дешифрованный межвременной карман растаял, возвращая хранимое полноправному хозяину.
Потоки магии, чуть светящиеся от замкнутой в кольцо энергии, поддерживали в воздухе атморский доспех, клинок и посох, и Силгвир не мог оторвать от них взгляда.
Они были прекрасны.
Они были совершенны.
Рагот почти что ласково провел ладонью по наплечнику, выполненному в виде оскаленной драконьей пасти, что, видимо, служила защитой от скользящих ударов по плечу в шею. Доспех отозвался, осветился призрачным многоцветьем магических линий Аспекта Дракона — Силгвир не узнал узора; видимо, волшебство брони Рагота было иным, нежели колдовская защита мираковского Крика. Он не узнал и металла, скрепляющего пластины из драконьей чешуи — был ли то металл или вовсе зачарованный атморский сталгрим?..
— Это чешуя Sahqosik, Красной Руны, — гордо произнес Рагот. — Это лишь сокращенное ее имя, но если бы я рассказывал на тамриэлике о ее Эльнофекс-имени, это заняло бы у меня столько же, сколько плыли корабли Исграмора от Атморы к Скайриму. Мне больно расставаться со своим доспехом, едва прикоснувшись к нему. Проклятье миру, где я должен прятаться, словно трусливый предатель! Скоро мы Поговорим железом и кровью, как подобает.
Меч ровно сверкнул в руке Рагота белой атморской сталью — и линии света, соткав на лезвии сложный узор, растаяли без следа. Только ощущение осталось: неумолимой угрозы; угрозы сродни такой, когда только близится ночной шторм, но море уже утром дышит тревожным холодным бризом в лицо любопытному страннику.
И знающий понимает опасность.
— Kest bo, — едва слышно прошептал сам себе Силгвир. Слова, сказанные Раготом у кузницы Гловера Меллори, неведомо откуда влились в его дыхание, чтобы оказаться выговоренными — и Форелхост не скрыл их тишиной.
— Vahzeniir, — хищно оскалился Рагот, неотрывно глядя на сверкающий беспощадно-белым клинок. — Буря близко, и я буду на самом ее острие, Довакиин. Не вставай на моем пути.
— До тех пор, пока мы не враги — нам нет нужды ими становиться, — спокойно ответил босмер. Многие из охотников Валенвуда теряли разум в Великой Охоте, отдаваясь голоду и хмелю азартной погони, и священна их кровавая одержимость — но она же и подводила их.
Кровь лучшего охотника всегда холодна. Её можно разгорячить для сражения, но смирить, едва бой окончится — Силгвир слышал это от одного из следопытов Сумрачной Лозы, из тех, что до опьянения наслаждаются жестокой бойней и с ледяным расчетом идут по следу.
Имя следопыта улетучилось подобно ветру, но мудрость его не подвела ни разу.
— Правда и это, хотя многие дети Севера не поняли бы тебя, — неразличимо усмехнулся драконий жрец. — Ты готов?
Силгвир кивнул, подхватывая с каменного пола свой мешок.
— Винтерхолд стоит совсем рядом с тем местом, где… — с тем местом, куда ему совсем не хотелось снова, — где раньше был Саартал.
Портал выбрасывает их прямо у двери, и Рагот первым распахивает её — железную, тяжелую даже для взрослого мужчины-северянина; что говорить о лесном эльфе. От свежести морозного воздуха, от белизны снега Силгвир почти пьянеет — скайримский холодный ветер выдирает, выпивает из него отравленную затхлость гробниц и катакомб, и от этого до безумия сладко.
Рагот первым взбегает по деревянным лестницам, оставленным исследователями к раскопанному входу в древний город, и, выбравшись из котловины, замирает, словно гончий пес, пробующий воздух на вкус и след.
А потом Кричит.
И небо расступается перед ним, открывая рассвет.
Когда Силгвир подходит ближе к жрецу, солнце уже пляшет повсюду, немилосердно слепя глаза после долгого полумрака, но видеть свет — истинное благословение. Силгвир вспоминает, как пытался представить, каково это — спать в вечной тьме между жизнью и смертью четыре тысячи лет, глядит на Рагота, и ему кажется, будто драконий жрец улыбается.
От ощущения родства, родства не людей, но Dov, щемит в груди.
Единственным из смертных с драконьей душой, кому он успел хотя бы Выкрикнуть приветствие, был Мираак — и пал от его руки. И из драконов один только Одавинг стал ему другом, но другом, знающим полёт, а этот мельчайший шаг для живущих небом — бездна шире Обливиона.
Рагот не Драконорожденный, и неоткуда взяться в его крови этой жажде, жажде ветра, жажде вершин, но там, где обманывают глаза, драконье чутье не лжет.