Пел Демона, страдающего запором. Madame сияла глазами. Ели приготовленную Митей к их приезду курицу с антоновкой. Ели с аппетитом, хвалили.
Митя ушел к себе поздно. Сквозь сон слышал бесконечные дядькины телефонные разговоры:
— Ну что ты! Хороший парень… Возраст такой.
— Да.
— Да, конечно.
— Что? …Нет. А, как интересно…
— Ты же знаешь, Лёша, каких трудов… да…
— Вытащить его…
— Не то что родительских прав… вытащить из детского дома…
— А ты думал? Конечно, дорого.
— Малера? В Лондоне? Почему?
— Анна Нетребко. На зальцбургском фестивале в «Травиате».
— Сашеньке привет! Обнимаю. Спасибо. Обнимаю.
— Лиля, привет, дорогая!.. Миша поступил?
— Ах, вот как… Взяли, но… Ха-ха-ха… Смешные подлецы, забавные. Главное, взяли.
— Твой крестник? В порядке. Отличная собака! Гроза диверсантов.
— Старый уже, сколько лет прошло. Я же его подарил. Подарил. Ты…да что ты… перепутала…ты всё забыла. Как переехали, я его сразу подарил. Старый пес, важный.
— Нет, Лиля. Приезжай к нам… нет, не скоро… Первого декабря приезжай… я покажу тебе, как жарят карпа.
— Ты не умеешь, прости.
— Лиля, целую.
Потом с кем-то еще.
— Тридцать восемь на двадцать шесть… в свету. Да.
— Да. Пятьсот десять евро.
— Перо. Четыреста восемьдесят. Нет. Нет… В багетной мастерской. Что? В любой валюте.
— Твердым советским рублем. Тридцать четыре десять. Евро растет немного. Один двести семьдесят шесть… Помилуйте, какая может быть курсовая… нет. Какая может быть курсовая разница при такой сумме… Ааа. Принципы? Понимаю.
Блюм проснулся в шесть. Маялся все утро. У трансформаторной будки был в половине восьмого часа, и замерз как черт. Она появилась почти ровно в восемь, и он проворонил ее приход. Ганя, как и обещала, была в черном. Абсолютно новый бушлат с явно серебряными пуговицами, юбка ниже колен, колготы, башмаки с серебряными пряжками, косоворотка и кепка. Всё черное. Руки в черных перчатках. Черный клатч. Две простые белые гвоздики.
— Здравствуй, Блюм.
— Привет, Ганечка.
— Отправляемся к Скобельциным в гости. Нам туда, — и она указала на машину, стоявшую возле будки трансформатора под брезентовым покрывалом.
— Ты мне нужен, — сказала Ганя игриво, — ты мне нужен, чтобы снять брезент.
Блюм развязывал негнущимися от холода пальцами затвердевший от мороза и времени шнур. Долго возился с какими-то штрипками. На Блюма нападала куча снега. Он кое-как стащил тент и даже попытался его свернуть. Запихнул в багажник. Замучился, но зато разогрелся, чему был искренне рад. Под брезентом стоял старый-старый «Москвич-407» зеленого цвета с красным флагом на капоте. Одно колесо заменяли кирпичи.
— Нас повезут на буксире? — спросил Блюм, — там колеса нет.
— Всё будет отлично. Упряжка единорогов… — она забралась за руль.
— Закрой глаза.
Ганя, вероятно, повернула ключ зажигания, зажужжал стартер, немного тряхнуло и заложило уши, но мотор не завелся.
— Кондуктор с лесенки кричит: Конец маршрута! Бобкин-стрит! — радостно прокричала она.
— По Бобкин-стрит, По Бобкин-стрит, Шагает быстро мистер Смит, — произнес Блюм изменившимся голосом. Машина стояла у кирпичной кладбищенской стены. Тишина. Другой воздух…
Не было ни будки, ни двора, ни Москвы… Тишина… Вековые липы, кресты под снегом, старые венки. Косогор кладбища, за оградой белое поле, простор, поворот черной быстрой реки среди сивого бурьяна и ветел. Крыши деревни за пригорком. Ползущая точка машины вдалеке, возле леса. Ныряющий полет сороки.
Баранка руля, обмотанная синей изоляцией. На капоте мерзлые листья, припорошенные снегом.
— Знаете, Митя, — сказала Ганя и тронула его за плечо, — если бы вы посмотрели хоть раз на меня такими чудесными удивленными глазами, какими вы смотрите сейчас на могильные памятники и серенький пейзаж окраины Торжка…
— Не надо сцен ревности…
— Joe le taxi…У тебя была когда-нибудь девушка, возившая тебя на кладбище на ЗИЛе-130?
— Ты первая.
— Спасибо, ты очень галантен.
— Это портал?
— Начитался фантастики. Какой тебе портал? Это «ЗИЛ». А был «Москвич».
— Махнули не глядя. Мы могли бы попасть в ДТП, а у тебя прав нет.
Они спрыгнули на утоптанный снег. Их уже ждали. За деревьями, оградами и несколькими надгробиями каких-то недавно убитых бандитов стояла по-африкански жизнерадостная толпа человек в двадцать-тридцать.