Он бросил поводья и развёл в стороны свои бугристые руки, словно надеясь заключить в объятия разом и снеговые вершины, встающие за гребнем слева, и красное солнце, повисшее, наконец, над ущельем, и узкий ручеёк, что быстро и отважно петлял, звенел почти под копытами, и даже врагов, джигитов Сурхая, что, возможно, выцеливали его именно сей момент и за что он любил их, ещё не видя. Ван-Гален похлопал ему, но едва сам услышал, как сошлись ладони, стеснённые перчатками. Ему всё больше нравился этот жизнелюб, переполненный всеми эмоциями, всеми чувствами, кроме скуки. Рядом с огромным драгуном дон Хуан забывал, что сам он майор, а тот всего лишь пока штабс-капитан, и спокойно принимал его старшинство, искренне не ощущая разницу в два офицерских чина.
Ущелье они проехали, держа карабины поперёк седла и расстегнув ольстры[19], однако нигде не видели и тени случайного соглядатая. Якубович болтал беспрестанно, но глаза его, заметил Ван-Гален, без остановки кружили, обшаривая попеременно склоны от гребня до гребня. Дон Хуан решил, что капитан потому и говорит без умолку, что старается освободить взгляд, дать ему возможность свободно схватывать пейзаж, полагаясь больше на впечатление, чем на разум.
За следующим поворотом, Ван-Гален уже потерял им счёт, сделался виден выход. Якубович поднял руку, давая знак приготовиться, и сам поехал вперёд, обгоняя проводника и сопровождавших его офицеров. Испанец двинулся следом. На этот раз он недоволен был действиями штабс-капитана, считая, что тот должен был выслать разъезд, чтобы не потерять команду. Но Якубовичу, очевидно, хотелось лишний раз щегольнуть своим удальством. Медленно, глядя каждый в свою сторону, они выехали на плоскость, поросшую короткой жёсткой травой. Лошадь Ван-Галена потянула голову вниз, и он повернул кисть к себе, укорачивая поводья. Указательный палец правой он держал на собачке. Но ничего не случилось.
— Пусто! — крикнул Якубович, оборачиваясь в седле, и Ван-Галену почудилось в его голосе разочарование. Дальше он добавил несколько слов по-русски, в которых испанец разобрал только фамилию офицера.
— Дементьев! Вернитесь, поручик, к князю, доложите, что всё спокойно, и можно спускаться в долину...
Они пересекли плоскость и поехали по узкой тропе, прорезанной вдоль склона, уходящего вверх так круто и высоко, что Ван-Гален, как ни задирал голову, не смог рассмотреть гребень да ещё против палящего солнца. Тропа была узка и поката, лошади шли по двое и осторожно приседали на задние ноги. Несколько удальцов, завалив дорогу камнями, вполне могли бы удерживать проход против всего отряда Мадатова. Якубович будто подслушал его размышления.
— Быстрее бы нам отсюда убраться, дон Хуан. А как здесь разгонишься? Только вниз.
Он небрежно махнул рукой в сторону обрыва, падающего на несколько сот саженей. Даже лошадь его избочилась и подалась влево, прижимаясь к стене.
— С другой стороны: ну поставят они завал. Так мы тоже коней положим. Популяем друг в дружку. А там пушку подтащим и только брызги... Нет, не ждёт нас никто. Носом чую. Внизу будут встречать...
Часа через два отряд спустился в долину, поросшую лесом. Невысокий колючий кустарник сменился кряжистыми деревьями, перекидывавшими через дорогу мощные сучья. Земля сделалась мягче, воздух прохладнее, лошади подняли головы и зашагали быстрее. Но версты через две всадникам пришлось спешиться.
Разлом разделил долину на две почти равные части. Расщелина саженей четыре-пять шириной пересекала просеку, теряясь в лесу и слева, и справа. Через трещину переброшены были три голых ствола, окорённых временем и почерневших. Комли их, заметил Ван-Гален, уже тронула гниль.
Якубович пнул носком среднее бревно и пробормотал русскую фразу, которую и не подумал переводить. Медленно обвёл глазами дальний берег, прищурился, отдал карабин Ван-Галену:
— Прикройте меня, дон Хуан.
Испанец послушно укрепил оба приклада под мышками, но понимал, что, случись на той стороне засада, ни капитану, ни ему не дадут сделать лишнего вздоха.