Внук Чолак-Сурхая, Сурхай Второй доблесть нередко подменял изворотливостью. Он нападал на небольшие отряды русских, однажды сумел полностью вырезать почти целый батальон. Этим подвигом он гордился до сих пор, хотя случилось дело давным-давно, ещё во времена зубовского похода, при императоре Павле. Но всё-таки гораздо чаще Сурхай сам оказывался побитым, вымаливал прощение, отдавал аманатов-заложников, потом, выждав удобный момент, поднимал своих людей снова.
— Мне говорили, — Аслан-хан цедил слова нарочито медленно, старательно сообразуясь с внутренним чувством меры, достоинства, этикета. — Мне говорили, что Ярмул-паша теперь хочет видеть другого человека в Кази-Кумухе.
Валериан знаком показал Василию наполнить чаши себе и гостю. Отпил, пополоскал рот сладкой, холодной жидкостью и проглотил. Он не торопился отвечать, зная, что, чем дольше он выдержит паузу, тем весомее станут его слова.
— Я привёз фирман, — заговорил он, поставив чашу, и с удовольствием отметил, как напряглись пальцы хана, стиснувшие столешницу. — Генерал от инфантерии Ермолов не хочет больше терпеть разбои и предательства Сурхай-хана. Он уверен, что... ты — Аслан-хан, — станешь верным слугой Белого царя, сидящего далеко на севере, в Петербурге.
Хан медленно огладил широкой кистью бороду, словно бы в замешательстве, но на деле пытаясь скрыть от собеседника улыбку довольства.
— Я уже сидел в Кази-Кумухе при генерале Ртищеве. Но Сурхай-хан вернулся, и неблагодарные лакцы[23] переметнулись на его сторону. Мне пришлось уехать в Кюру, потому что русские не прислали мне ни одного орудия, ни одного батальона.
Валериан наклонился вперёд и заговорил ещё медленнее, чётко отделяя каждое слово:
— На этот раз я привёл сразу пять. Пять батальонов, четырнадцать пушек, казаков и конницу из ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского. С твоими кюринцами у меня будет четыре тысячи всадников. Я хочу, чтобы ты повёл в бой всадников. Всех, кроме казачьей сотни.
Аслан-хан тоже приблизил своё лицо, раздул круглые щёки, а маленькие глазки его заблестели свирепой радостью.
— Я обещаю тебе — они будут драться! Мы возьмём Хозрек, мы обложим старую лисицу в Кази-Кумухе, и я сам сдеру с него провонявшую нечистотами, полинявшую от времени шкуру!
— На нём кровь? — спросил Мадатов, хотя и сам заранее знал ответ.
— Он приказал убить моего бедного брата. У нас с Муртазали была одна мать, но, хвала Аллаху, отцы разные. Если бы я узнал, что был зачат от семени Сурхая, оскопил бы себя собственными руками, чтобы прервать жизнь недостойного рода. А брат мой не мог решиться. Он не ушёл с Сурхаем, но и не стал рядом со мной. Он разрывался между отцом и братом, хотел сохранить верность обоим. Я ценил его чувство, но тот... Едва вернувшись, он приказал убить своего старшего сына.
— Он убил его чужими руками?
— Даже убийцы боялись взглянуть в лицо моего брата. Один выстрелил в спину, другой зарубил уже падающего с коня. Их я тоже найду, но Сурхай...
Он заскрипел зубами, и Валериан внутренне передёрнулся, представив, что случится с Казикумухским властителем, если он попадёт в руки Аслан-хана живым. Лицо, впрочем, он постарался сохранить неподвижным.
— Ты поведёшь конницу, и мы одолеем Сурхая.
— Мы одолеем Сурхая, — эхом повторил Аслан-хан. — Но это будет делом нелёгким. Отсюда, от Кубы, только одна тропа выведет нас в землю лаков. Мы пойдём узким ущельем, перевалим хребет, выйдем на плоскость и упрёмся в аул Хозрек. Он закрывает дверь в Казикумухское ханство, и это замок надёжный. Его нелегко отпереть, даже тебе, храбрый Мадат-паша, даже твоим пушкам и десяткам сотен тонких и острых штыков...
Вечером Ван-Гален лежал на раскладной койке и при неверном свете шандала проглядывал французский роман. Внезапно пламя свечи заколебалось, и под загнутым пологом дон Хуан увидел лицо Якубовича. Тот таинственно улыбался и, приложив палец к губам, поманил испанца на улицу. Ван-Гален знал страсть драгунского офицера к сомнительным приключениям и показал так же знаком, что хочет остаться в палатке. Но капитан настаивал, и дон Хуан неохотно поднялся и, стараясь не потревожить храпящего поручика Тутолмина, третьего их сожителя, осторожно пробрался к выходу.
— Нашли женщину, капитан? — спросил он с улыбкой, натягивая сапоги.
— Женщин здесь нет, — коротко и даже без сожаления отвечал Якубович. — Но Аслан-хан даёт ужин перед началом похода и приглашает офицеров свиты Мадатова. В том числе, значит, и вас. Неужели откажетесь?