— Там ещё никто не был, — сказал молчавший до этого момента Коцебу. — На карте пустое место. Что знаете, штабс-капитан, — прошу.
— Что знаю, даже записывать вам не нужно, господин подполковник. Слышал, что долина широкая, не крутая. Кавалерия пойдёт быстро. И ждать они вас, скорей всего, будут на самом верху, чтобы не дать выйти на плоскость. Аул большой, стены высокие. Никто к нему до сих пор не приступал. Сурхай, говорят, собрал там войска больше двадцати тысяч. Больше ничего, ваше высокородие, сказать не могу.
Валериан передёрнул плечами, выпрямился, передвинул шашку на бок.
— Спасибо и на том, капитан. Придём — увидим всё сами. Хорошо, что мы будем первыми, подполковник. А?! Подумайте, Мориц Августович, до нас там ни одного русского не было.
— Ни одного европейца, — подхватил Коцебу послушно; но, хотя говорил он весело, чувствовалось, что одолевают начальника штаба сомнения, и думает он не о первенстве, не об открытиях, а о порядке движения батальонов и батарей. — Чувствуешь себя Кортесом или Писарро.
Ван-Гален, стоявший рядом, услышал знакомые имена и повернул голову к Якубовичу — узнать, не почудилось ли ему в потоке совершенно непонятной до сих пор речи.
— Да-да, дон Хуан, — повторил Коцебу уже по-французски. — Мы с вами, словно ваши соотечественники в Америке. Конквистадоры.
— Там, наверху, Эльдорадо?! — позволил себе небольшую вольность Ван-Гален.
Валериан прислушался к разговору своих офицеров и сам перешёл на французский. Заговорил отрывисто, коротко, чтобы не показать, как дурно он знает язык:
— Нет, майор, там только камни, пыль, пули, шашки. Может быть, слава. Но здесь, — он приложил руку к сердцу, — здесь чувство долга. У всех. Как у него.
Он кивнул на Овечкина, что терпеливо слушал чужую речь, и снова заговорил по-русски:
— Запишите, подполковник: штабс-капитана Овечкина и прапорщика Щербину представить к Георгию. Остальных офицеров — решайте сами. Погибшим дадите больше. Нижним чинам — благодарность, денежная премия — это уж как решит Алексей Петрович. А мёртвым — вечная память... Всё, собираемся, время ехать. Тебе, штабс-капитан, ещё раз — спасибо!
Он наклонился, желая обнять Овечкина, но вспомнил о его ранах, похлопал по здоровому плечу и быстро пошёл в сторону, где Василий ожидал его, держа в поводу запасную лошадь. Вороной отдыхал без седла до завтрашнего утра...
III
Густой утренний туман заполнил ущелье. В грязноватой белёсой мгле Ван-Гален с трудом различил проползавшую мимо чудовищную тушу крепостного орудия, перемалывающего ложе высохшего ручья. Мощные дубовые ободья стянуты были в несколько слоёв железными полосами и проворачивались с ошеломляющим грохотом. Визжали деревянные оси, трещали камни, кусок щебёнки просвистел мимо, едва не задев щёку испанца; хриплыми, севшими уже голосами кричала прислуга, подбадривая воловьи упряжки. За шумом, который производила артиллерия, не слышно было ни цоканья тысяч конских подков, ни плотного шага пяти батальонов пехоты. Однако дон Хуан знал, что кавалерия всей массой движется впереди, и гренадеры с егерями всё так же поднимаются длинной колонной. Так же как начали марш четыре часа назад, когда генерал Мадатов поднял отряд ещё лунной ночью и повёл его вверх, к Хозреку.
Сам Валериан ехал на вороном в авангарде. Только небольшие разъезды кюринцев ехали впереди, рыская по ущелью, забираясь сколько можно на склоны, проверяя складки земли, заглядывая за скалы и валуны, чтобы удостовериться — не приготовил ли засадной ловушки многоопытный Сурхай-хан.
Гассан-ага держался почти вплотную к командующему. То и дело из тумана возникали джигиты, вернувшиеся с вестями от командиров пикетов, докладывали коротко, что дорога свободна. Гассан кивал головой и снова посылал их вперёд безмолвно, одним коротким взмахом руки, сжимавшей твёрдую рукоять витой кожаной плети. При этом он то и дело косился на генерала, выглядывая: видит ли тот, как внимательно следит за движением, как умело распоряжается храбрый и молодой начальник его авангарда.
Валериан поймал его взгляд, ободряюще улыбнулся, но сразу же отвернул голову. Мальчик пока только играл в войну, командовать же войском приходилось другому. Он рискнул вывести отряд ускоренным ночным маршем, надеясь, что люди Сурхая не успеют занять ущелье, спуститься к Кубе до рассвета. Но никто не мог обещать ему это наверное. И казачья разведка, пробежавшая вперед-назад вечером накануне, и пикеты Гассан-аги — все могли обмануться, всем могли отвести глаза умелые лакские воины. Какая же другая хитрость могла прийти в голову командиру чужого войска, как только посалить людей на гребни ущелья и расстрелять колонну сверху почти безнаказанно. Кавалерия не поскачет на эти склоны, пушки не развернуть, а пехоте укрыться и вовсе некуда. Стрелкам же одно удовольствие — бить пулю за пулей в тёмную массу, что колышется беспомощно, содрогаясь от боли и ужаса в сером и вязком холодном воздухе.