Валериан посмотрел на красное солнце, ползущее к верхней точке, на синее небо, не успевшее ещё выцвести за столько тысячелетий. Слева поднималась горная цепь, поблескивая вдали снеговыми шапками. Туда, к отрогам хребта, Аслан-хан оттеснил лакскую конницу и цепко держал позицию, не давая противнику возможности ударить на изготовившуюся к штурму пехоту. Четыре батальона выстроились колоннами и ждали только приказания к приступу. Пятый Валериан развернул к левому флангу, на случай, если храбрая, но нестойкая татарская конница вдруг брызнет в стороны, как разбившееся стекло. Прямо перед позицией отряда лежал аул Хозрек. За высокими белыми стенами дома, словно каменные тёмные соты, карабкались вверх, громоздясь один на другой. Тяжёлая работа ожидала его людей, но там, за аулом ещё невидимая начиналась долина, поднимаясь к столице мятежного Сурхай-хана. Генерал Ермолов приказал взять Казикумых, и Валериан знал, что должен быть там не позднее июля.
Он снял фуражку, перекрестился, уверенно пристукивая лоб, живот, грудь сложенными щепотью пальцами; надел фуражку, поправил козырёк, ещё помедлил и, наконец, махнул рукой: «С Богом!»
Четыре Конгривовы ракеты[27], злобно шипя, сорвались со станков и понеслись к Хозреку. Две свалились, не долетев, одна ударила безвредно в стену, зато последняя взорвалась в ауле, среди построек, выплеснув невидимый отсюда огонь. И тут же ударили двенадцатифунтовые пушки с позиции, определённой для них испанским майором. Штурм начался.
Ван-Гален стоял с другими офицерами впереди батальона и смотрел, как поставленная им батарея ломает толстые стены. Один за другим рявкали залпы, орудия подпрыгивали, опираясь на лафеты, словно бы на хвосты, как огромные, огнедышащие драконы, затем, словно на лапы, припадали опять на колёса. Прислуга банила, прочищала жерла, из которых ещё курился серый дымок, опускала картузы, вкладывала чугунные шары ядер, прибивала пыжи, пробивала заряды, освобождая место огню, и, доложив о готовности, замирала. Командир батареи, усатый, чуть волочащий правую ногу, штабс-капитан выкрикивал короткий приказ, четыре фейерверкера разом подносили горящие пальники к затравочным отверстиями, и ещё четыре снаряда уносились вдаль, сквозь густое облако дыма, что уже заволокло подступ к Хозреку.
Дон Хуан знал, что теперь от него мало что будет зависеть, и старался расслабиться, накопить побольше сил перед боем. Утром он отказался от завтрака, желая оставить пустой желудок на случай ранения. И теперь, чувствуя, как туманится голова и посасывает под рёбрами, он пытался решить: виноват в его недомогании голод или волнение? «Странно, — спрашивал сам себя, — какой же случай занёс его сюда, на край света, и бросил посреди огромных снеговых гор. Какая судьба заставила его воевать бок о бок с людьми, чей язык он разбирал меньше чем на одну четвёртую часть? Щекотка любопытства? Похоть храбрости?» Мало он дрался за прошедшие годы, так ещё собирался через несколько десятков минут бежать, размахивая тяжёлой, громоздкой саблей, лезть на стены городка, о котором услышал впервые в жизни, убивать людей, о которых ничего не знал, о которых даже не слышал до последней недели.
Тем не менее он знал, что прозвучит сигнал, и он побежит, и полезет, и будет наносить удары, и будет отражать чужие. Он был солдат по профессии, и люди, окружавшие его, были профессиональными солдатами, и те, с кем они собирались сразиться, должно быть, не уступали им в свирепом упорстве.
Пузатый майор Мартыненко что-то говорил своим офицерам, и те вдруг рассмеялись, занялись заливистым, слегка дребезжащим хохотом. Дон Хуан не понял, над чем смеются, но тоже заулыбался, не желая выглядеть чужим в этой славной компании. Мартыненко довернулся к нему и крикнул несколько слов на своём ужасном французском:
— Что, майор?! Пушки!.. Хорошо!.. Скоро и мы...
Он замолчал и вдруг совершенно неожиданно подмигнул и скорчил уморительную физиономию. Тут и Ван-Гален взорвался сердечным смехом, также слегка нервным от ожидания схватки, но и невероятно довольным. Он окончательно понял, что вокруг него, рядом, впереди, сзади, находятся люди, совершенно свои по сердцу, как если бы он снова стоял в рядах мушкетёрского полка армии генерала Куэсты[28].
27
28