— Ничего! — крикнул унтер, поймав взгляд Ван-Галена. — Ни-че-го!
Это русское слово испанец успел выучить накрепко, но так и не понял, как же им можно воспользоваться. Ничего могло не остаться в патронных сумках, ничего могло не случиться в ближайшем будущем, ничего могло быть не страшно его товарищам... Он пожал плечами и взялся за шомпол. Уголком глаза, впрочем, успел увидеть, как Изотов прошёл дальше к стене и присел на корточки рядом с раненым. От окна Ван-Гален видел только широкую спину гиганта. Тот склонился ещё более, плечи его напряглись, застыли на несколько десятков секунд и вновь расслабились. Он поднялся и бросил короткую фразу унтеру. Орлов подбежал и тоже пригнулся, вглядываясь в лицо товарища, лежавшего неподвижно. Потом натянул тому на лицо шинель, которой укрыт был несчастный, выпрямился и перекрестился. Изотов, дон Хуан, Семён, сидевший на полу и заряжавший свободные ружья, повторили его жест так же безмолвно.
Ван-Гален понял, что только что на его глазах великан Изотов прикончил своего же товарища, придавил его хладнокровно, без видимой жалости, как сам дон Хуан свернул бы голову курице или утке, случайно подвернувшейся под руку голодному воинству. Но и сам он не испытывал ни гнева, ни ненависти, только лёгкое сожаление, как всегда, когда видел своих товарищей мёртвыми. A la guerre, comme a la guerre![32] И эти русские солдаты во всём были похожи на тех мушкетёров, что он оставил в Испании: и в храбрости, и в жестокости, и в боевом упорстве, и в страстном желании выжить. Они были военными по профессии, как и сам дон Хуан, им всем не требовались лишние слова, чтобы понять друг друга. Раненый всё равно бы умер — через час, может быть, через два, но своей затянувшейся агонией мог утянуть за собой ещё четырёх человек. Тащить его с собой было невозможно, оставить живым неприятелю — просто немыслимо. Дон Хуан мог предположить, что смерть от руки горцев Кавказа будет такой же мучительной, как и смерть солдат армии Наполеона, что попадались гверильясам[33] живыми. От мысли этой холодок пробежал вниз по спинному хребту, и Ван-Гален машинально проверил — на месте ли его запасной пистолет, последняя надежда солдата.
Орлов шагнул к Ван-Галену, тронул его за руку и показал на Семёна. Испанец понял, что ему предлагают поддерживать раненого. Он согласно кивнул, хотя, впрочем, никто согласия его и не спрашивал. Офицер, испанский идальго, в этом закоптелом, загаженном, простреленном доме, он уже ничего не решал, никому не приказывал, мог только умереть у окна, пробитого в сером, необработанном камне. А ведь ему хотелось выжить, так же как и всем остальным. Орлов с Изотовым, видимо, знали, как выбраться из этой ловушки, и он, майор драгунского полка, подполковник испанской армии согласен был подчиниться двум опытным русским солдатам.
Сейчас, маршируя в батальонной колонне, твёрдо впечатывая подошвы в каменистую землю горного плато, он прокручивал в голове отдельные моменты их невероятного избавления. Ум и ловкость Орлова, огромная сила Изотова вывели их из обложенной неприятелем хижины. Наверх они не могли уйти, сзади стеной дома служила скала. Унтер повёл их вбок, через стену, смежную со следующей саклей, через пролом, проделанный мощными руками Изотова. Из одной хижины они перебрались в соседнюю, а дальше опять Орлов, расшвыряв в стороны бедную утварь, повёл их к стене, и снова Изотов обрушил её обрезком бревна, который держал под мышкой, словно таран. Двое нырнули туда, сразу уставив штыки на случай засады, а Ван-Гален, выждав пять-десять секунд, поспешил следом, придерживая скакавшего на одной ноге раненого. Помог Семёну проскользнуть в дыру и сам приготовился прыгнуть, как вдруг неожиданно для себя самого хихикнул. Семён уставился на испанца встревоженно, недоумённо, а тот только махнул рукой. Ему вдруг представилась их компания в виде странных зубастых гусениц, что прогрызают свой путь сквозь пчелиные соты. Через ячеистые жилища крылатых тружеников, неустанных в труде и страшных в ярости. Дон Хуан обхватил Семёна, дав тому забросить руку себе на плечи, поудобнее прихватил оба ружья и заторопился вглубь очередной халупы, чью стену крушил неистовый и жестокий Изотов...
Они пробрались через десяток домов, но выбрались всё же к своим, покинув часть города, что пока ещё занимали его защитники.
Валериан молча, усиленно прямя спину, смотрел, как проходят перед ним его батальоны. Он видел прогалы, вырубленные в тесном солдатском строю, целые просеки, прорубленные свинцом и сталью. Пытался угадать, кто же из знакомых ему людей, офицеров, солдат никогда уже больше не станет в строй. Почти в четвёртую часть отряда обошёлся ему штурм Хозрека. Он смотрел, как печатают шаг шеренги полков Кюринского, Грузинского, Апшеронского. Пытался разглядеть закопчённые усталые лица, но странная пелена застилала ему глаза, не давала сфокусировать зрение. Он бы хотел попросить подполковника Коцебу читать ему вслух имена и фамилии тех, кого недостаёт ныне в колоннах, но понимал, что не может позволить себе скорбеть о павших перед живыми. Пока не может. Пока ещё те, кто выжил, не насладились радостью ощущения чиркнувшей рядом смерти...