— Не надо, милый, — глухо произнесла она. — Я же все знаю… Не беспокойся…
— Да… — тихо сказал он. — Ты не бойся за меня. Все будет хорошо…
Наталья кивнула, потом встала и пошла наверх, в спальню.
…Их тела раскачивались, и глаза сияли, и не было ничего запрещенного, и ничто не казалось стыдным, и Наталья, всегда сдержанная, кроткая, словно светящаяся, яростно кричала, сжимая бедра Максима своими бедрами, и царапала его спину, и текла, текла, текла так, что он, светящийся по-настоящему, из раза в раз взмывал все выше, не уставая, не теряя сил…
Под утро Наталья спросила шепотом:
— Если тебе… удастся, ты расскажешь жене про меня?
— Да, — прошептал Максим в ответ. — Только вряд ли я буду с ней… Столько времени прошло… Она уж наверняка не ждет… Забыла…
— Ты же ее не забыл?..
— Не забыл… — его голос не дрогнул.
— И меня не забывай… Пожалуйста…
9. Среда, 22 октября 1986
И опять где-то далеко была гроза. Спать она не мешала, но Людмила не спала. Умаялась за день и — так бывает — из-за переутомления не могла заснуть.
На работе беготня, да к тому же раздражающе бессмысленная. После работы бегом в школу, Катюшку с продленки забрать, потом в сад, за Игорьком и Мишенькой, в магазин заскочить, вдруг дают чего, — нет, очереди безумные, а взять нечего, кроме плакатов про ускорение и перестройку, ну ладно, может, Саня чего достанет, — дома детей накормить, прибраться, простирнуть, двести раз на вопрос про папу ответить — в магазине он своем любимом, в трех очередях сразу, вкусненького, да, обязательно принесет, — а младший обкакался, а средний описался, Катюшка, дай посмотрю, как ты на продленке уроки сделала, мама, а Казаков такой нахал, ладно, все, ребята, спать, спать… Ужин сварганить, а Саня, уже в одиннадцатом часу, с двумя сумками тяжеленными — повезло, и мяса досталось, не очень, правда, хорошего, зато много, и сосисок аж два кило, и молочного-творожного, и картошки, и капусты, и мармеладу даже… Поужинать, посуду перемыть, все, Санчик, спать, спать, устала очень… Засопел… Тоже устал… Всхрапывает… Фью, фью… Мама говорила, если храпит — посвистеть надо… Нет, не помогает… Самой бы заснуть… Ноги дергает…
Людмила тихо поднялась, вышла на кухню. Налила в кастрюльку молока, подогрела, перелила в чашку. Теплое молоко от бессонницы помогает…
Вот, трое детей. Вроде ожидания большие, светлые — перестройка же, — а жить все труднее. Хорошо хоть, что есть где. И хорошо, что Саня есть, и что любит ее, и детей любит. Всех — как своих, что Игорька, что Катюшку с Мишенькой. Добрый, заботливый, хороший человек. Повезло.
Родители Максима, конечно, недовольны, что у детей у всех теперь и фамилии, и отчества по Сане. Да и Людмила сомневалась, но он настоял. И правильно сделал. Детям так лучше.
А о Максиме память — что ж, фотография его где-то в столе лежит. И на кладбище, к стене колумбария, Людмила раз в год ходит. Придет, коснется стены рукой — и быстро к выходу. Не хочется лишний раз со стариками встречаться, ни к чему это.
Далекая гроза утихла. На время, наверное. Непохоже, чтобы распогодилось. Воздух прямо-таки наэлектризованный какой-то. Может, еще и от этого не спится.
Людмила допила молоко, вымыла чашку с кастрюлькой, вернулась в спальню, тихонько легла — и уснула.
10. Среда, 22 октября 1986
— А вот интересно, Максим, — сказал Федор, — ты не боишься, что тебя этой молнией просто убьет? Без всякого, — он взглянул на шедшего рядом Николая, — свертывания пространства?
— Все может быть, — мрачно ответил Максим.
Федор хохотнул:
— Все в руце Божией?
— Я в бога не верю, — сказал Максим. — Но примерно так.
Они шли втроем той самой, засыпанной мелким гравием дорогой, по которой Максим три с лишним года назад выходил из Природного Парка, казавшегося ему лесом. Внезапно взбесившимся, но лесом.
Собственно, он до сих пор считал, что это — лес. Как-то не очень удавалось думать о нем, как об Императорском Природном Парке «Верхняя Мещора». Тем более в такую непогоду — как всегда, при разгуле стихии игрушечность, бросавшаяся Максиму в глаза, почти исчезала.
Они шли по лесу, одетые соответственно обстоятельствам: Николай и Федор — в непромокаемых плащах с капюшонами, удобных походных костюмах, невесомых, но тоже непромокаемых высоких ботинках. А Максим — в своем, в ритуальном. Ну, сверху тоже плащ, конечно, но это только до поляны.