Максим тащил с собой накрытую водонепроницаемой пленкой корзину, похожую на ту, что исчезла, в корзине лежали фляжка «Плиски», бутерброды, завернутые в газету — за неимением «Московского комсомольца» приходилось пользоваться «Новой жизнью», идиотским листком, издаваемым какой-то слабосильной молодежной организацией левого толка, — складной нож, складной же стакан, термос с растворимым кофе. Максим истово придерживался принципа максимально точного воспроизведения обстоятельств, хотя в глубине души уже не слишком в этот принцип верил. К тому же точность была не очень высокой: например, качество этого кофе никак не соответствовало качеству тех, если честно, помоев…
Но тем не менее… Потому что рисковать не хотелось.
Николай прихватил с собой несколько замысловатых приборов. Перед выходом он принялся было объяснять, что именно собирается измерять, но Максим слишком нервничал, чтобы вникать, а Федор сказал: «Уймись, Николаша, нам твои высокие материи, что свинье апельсины. Ты, главное, измеряй как следует». Николай сердито ответил, что поговорка эта — глупая, ибо свиньи жрут все, включая апельсины, однако унялся.
Федор же шел почти налегке, неся с собой лишь бинокль с функцией, как он объяснил, ночного зрения, да медпакет.
— В руце-то в руце, — сказал он, — а вот нам, ежели тебя вдруг… того, нам-то объяснения давать придется. Обвинят нас с Николашей в пособничестве самоубийству. Тот же Афанасий и обвинит. Не говоря о его начальстве.
— Отстань, Федя, — коротко ответил Максим.
Накануне вечером он созвонился с Румянцевым, в полдень они, все трое, встретились в лобби-баре гостиницы «Черный Кабан» — на этом месте встречи настоял Максим, — выпили по маленькой, перешли на ты, пожали друг другу руки, сели в арендованный Максимом внедорожник «Медведь» производства корпорации АМО и доехали до входа в Природный Парк. Дальше следовало идти пешком. И они шли.
— Здесь, — сказал Максим, сворачивая на тропинку.
— А то я не знаю, — проворчал Федор.
— Навыки разведчика неистребимы, — прокомментировал Николай.
Через четверть часа вышли на полянку, покрытую палой листвой.
— Если, — сказал Николай, — тебе удастся, то я, как почетный гражданин города Верхняя Мещора, предложу Управлению Парка назвать это место Поляной Горетовского и водрузить на дуб мемориальную доску.
— Здесь ушел в мир иной… — подхватил Федор. — А ты, Николаша, разве почетный гражданин?
— Пока нет, — ответил Николай. — Но буду. Ты что, сомневаешься?
— Заткнитесь, — скомандовал Максим. — И отойдите вон к тому краю. Не мешайте.
Он сосредоточился, стараясь прочувствовать силу дождя, и мощь порывов ветра, и наэлектризованность воздуха. Подойдя к дубу, Максим скинул плащ, поставил рядом корзину, снял с нее пленку, присел на корточки, извлек из корзины фляжку, сверток, термос, стакан.
Николай уже что-то мерил. Федор взял наизготовку бинокль.
Начала сгущаться тьма. Максим свинтил с фляжки колпачок, поднес ее к губам, сделал два мощных глотка (Федор поморщился), надкусил бутерброд. Вскочил на ноги. Уронил бутерброд. Быстро завинтил крышечку, сунул фляжку в задний карман, крикнул: «Фу!» и стремительно забрался на дерево.
Да, подумал Николай, ловко. Наупражнялся… Впрочем, подумал мельком, ибо измерения поглотили его.
Да, подумал Федор, неплохо. Еще немного потренировать — и годен в морскую пехоту.
Ветер и дождь резко усилились.
Максим немного посидел на ветке, потом покрутил головой, понюхал воздух, полез, хитро извернувшись, в задний карман.
Федор прильнул к биноклю. Николай поставил приборы в режим автоматической записи.
Небо раскололось со страшным грохотом.
На неизмеримо короткое мгновение Максима стало не видно — словно рябь прошла.
Затем он снова возник, уже падающим. Федор сделал три гигантских прыжка и бросился рыбкой, будто легендарный вратарь Яшин. И успел смягчить падение потерявшего сознание Максима.
…Они — Максим, Николай, Федор и Наталья — сидели в гостиной дома двадцать восемь, что по Южной Набережной, потягивая пятидесятилетний «Коктебель». Наталья держала Максима за руку и пыталась унять собственную дрожь.
— Поразительно, — нарушил молчание профессор. — Федюня, ты видел?
— Ха, — отозвался бармен.
— Тебе почти удалось, Максим, — сказал Румянцев. — Почти. Но я уверен: поляна, дуб, гадость, которую ты глотаешь, «фу» твое дурацкое, весь этот антураж ни при чем. Помнишь предложение номер два? Приглашаю тебя — с Натальей Васильевной, разумеется, если ей будет угодно, — в мою лабораторию. Не сразу, но когда я подготовлюсь. Нет, ей-богу, поразительно…