Справа зашуршало, захрустело. Коллега, недовольно подумал Максим, завинчивая крышечку и жуя бутерброд. В смысле грибник. Тьфу. За весь день живой души не встретилось, а стоило выпить — на тебе. Прощай, уединение. Сейчас начнет жаловаться, что грибов нету. Или, хуже того, как раз удачливым окажется, похваляться станет.
Кусты раздвинулись, и на полянку вышел кабан. Да, невпопад мелькнуло у Максима, это тебе не домашняя свинья и, тем более, не хряк Асканий, над которым тогда на ВДНХ с Люськой потешались. Это зверюга…
Додумывал свою нехитрую мысль Максим уже в трех метрах от земли, держась руками и ногами за толстую ветку дуба. Как он там очутился, Максим не помнил. Дыхание совсем сбилось, какой-то сучок неприятно подпирал левую ягодицу, а правой мешала засунутая в задний карман фляжка. Надо же, фляжку прихватил.
Кабан не спеша подошел к Максимовому имуществу, сунул рыло в корзину, громко фыркнул, толкнул носом. Потом повернулся к упавшим на землю бутербродам — два с колбасой, два с сыром — и в мгновение ока схарчил их. После чего принялся тереться об ствол.
Тем временем погода продолжала портиться, причем удивительно быстро. Тучи сгустились над поляной, стало совсем сумеречно. Максиму представилось, что он в клетке, как попугай, и кто-то накинул на эту клетку исполинский почти черный платок. Поднялся яростный ветер, порыв за порывом, на Максима посыпался какой-то древесный мусор. Наконец, хлынул сумасшедший дождь.
Кабан еще раз фыркнул и потрусил прочь. Максим вздохнул с облегчением, прикинул, как будет спускаться, и решил отложить это на потом. Густая листва хоть немного защищала его от ливня, а валявшийся на земле плащ — защита слабая.
Максим осторожно полез за фляжкой — выпить после перенесенного стресса не мешало. В этот момент небо — все небо! — ослепительно полыхнуло и с оглушительным треском разорвалось.
…Тело нашли только в субботу — пара грибников, муж с женой, забрели на ту полянку. С женщиной, конечно, случилась истерика, да и мужчину вывернуло наизнанку: труп был сильно обожжен и вдобавок изуродован — то ли кабанами, то ли птицами, а скорее всего, и теми, и другими. Опознать тело удалось далеко не сразу; валявшиеся неподалеку предметы — корзина, несколько сгнивших свинушек, складной нож, походный стакан, термос, пачка «Родопи», коробок спичек, а также обрывок газеты «Московский комсомолец» и зацепившийся за кусты грязноватый плащ из ткани «болонья» — ничего следствию не дали.
И лишь неделю спустя, сопоставив неприятную находку с поданным в милицию заявлением гражданки Горетовской Людмилы Евгеньевны и вывезя почти терявшую сознание заявительницу для опознания в морг Раменской горбольницы, установили личность погибшего: гражданин Горетовский Максим Юрьевич, неполных тридцати лет от роду, москвич, инженер, беспартийный и т.д. и т.п.
2. Четверг, 18 августа 1983
Очнувшись, Максим удивился двум обстоятельствам. Во-первых, он почему-то лежал на траве, да еще в крайне неловкой позе. Хотя всего, казалось, мгновением раньше спокойно выпивал и закусывал, довольно удобно сидя на коряге. Во-вторых, явственно припекало, и трава под правой щекой казалась необычайно шелковистой, а когда он приоткрыл левый глаз (мммм, голова-то как болит!), то увидел — правда, под острым углом — нечто вроде газона, какой приготовляли в Лужниках к недавней московской Олимпиаде. Причем газона, ярко освещенного солнцем.
В голове стоял глухой гул, тело ныло, руки и ноги затекли. Это выходит, с усилием сообразил Максим, что я нажрался, как свинья, и улегся тут спать, а пока спал, погода переменилась, а теперь у меня бодун. Бред какой-то. С чего меня так убило, с полкило «Плиски»? И потом, если спал, то спал долго, солнце должно было уйти, за деревьями скрыться. И трава эта… Ничего не понимаю.
Он с трудом сел. По затылку как будто кто-то ударил. Изнутри. Два раза. Точно кувалдой через вату.
Максим взялся ничего не чувствующими руками за голову и издал сдержанный стон. Потом потер ладонями лицо, стараясь при этом не двигать головой. Закрыл глаза и принялся осторожно массировать руки. Через пару минут в кистях приятно закололо, да и в целом чуть-чуть полегчало. Тогда он решился открыть глаза и оглядеться.
Действительно, полянка вовсю освещалась солнцем. Действительно, трава была светло-изумрудной. А вот коряга, на которой он только что сидел, куда-то исчезла. Без следов. И корзина пропала, вместе со складным ножом и позорными свинушками. И — ни стакана, ни термоса, ни болоньевого плаща, ни даже прошлонедельной газеты.