— Там, у них, тоже парóм через Оку, — проговорила Наташа, глядя на поверхность воды. — На том берегу — видите? — еще один храм, это девятнадцатый век. Максим говорил — совсем развалины…
— Зачем паром? — спросил Макмиллан. — Почему не мост?
— Для аутентичности, — объяснил Устинов.
— Максиму, — сказала Наташа, — очень нравилось здесь. И Бабиново вообще, и вот это место особенно. Их же каждый год сюда посылали на полевые работы, и отказаться было никак нельзя. Инженеры на уборке свеклы, на сенокосе… Его это раздражало очень, тем более, что местные, он рассказывал, чуть ли не поголовно работали в Луховицах, на авиационном заводе. По утрам собирались здесь, дожидались автобусов — и туда. Бред совершенный… Но сами эти места — любил. Вот здесь, у самого причала, лежали на берегу перевернутые лодки, на них по вечерам устраивались посидеть, спокойно поговорить… выпить, конечно… Они много пили, но как-то… не безобразно…
Наташа повернулась к реке спиной.
— А вон там, — продолжила она, — сплошным рядом стояли дома, длинные, двухэтажные, потемневшие от времени, как будто в землю вросшие. Здесь тоже дома, тоже в два этажа, но яркие, видите, веселенькие, сверкают на солнце, просто праздник. А у них там — мрачновато все. Максим говорил, когда с того берега на пароме подходишь, очень впечатляло. Прошлый век, провинция, подлинная дореволюционная Россия, так ему казалось. На самом-то деле, он понимал, конечно, что это иллюзия. Но красивая. А здесь — приехал как-то сюда, специально, чтобы посмотреть… nostalgie… вернулся разочарованный… Хотела бы я побывать в Бабинове там...
— Возможно, я побываю, — обронил Макмиллан.
— Но и у нас это село занятное, — сказал Устинов. — Этакий у них тут коммунизм. Похоже на еврейские кибуцы в Палестине.
— Торгашеский коммунизм, — возразил шотландец. — Сравни с нашим, в поселениях.
— Ну, — ответил Федор, — по крайней мере, не тот псевдокоммунизм, что в мире Максима.
— Бабиновские эпизоды, сколько я помню, в роман не вошли, — заметил Румянцев.
— Не вошли, — подтвердила Наташа. — Мы их писали, но не включили. Не уместилось… Поедем, уже совсем близко. Или можно пешком. Тепло, сухо…
Причалил паром; с десяток автомобилей, прибывших на нем, устремились направо и налево; ожидавшие очереди — въехали, заглушили двигатели; загудел привод, пришли во вращение огромные ролики, потянулись толстые стальные тросы. Паром двинулся в обратный путь.
— Там, — сказала Наташа, — к парому привязывали, борт к борту, я не знаю, как это называется на языке моряков… речников… принайтовывали, может быть?.. маленький катер, он и буксировал… То есть буксирует… Ну, пойдемте же…
Дальняя церковь, самая старая из трех бабиновских, выглядела, тем не менее, не хуже других. Наташа опять перекрестилась.
— Семнадцатый век, русское узорочье, — улыбнулась она. — Один из друзей Максима очень увлекался архитектурой, даже экскурсии по Москве водил. Ради дополнительного заработка, ну, и для души. Максим много от него узнал. Русское узорочье… Ну вот, у них здесь музей. Краеведческий. В него никто не ходит, кроме школьников. По ночам, конечно, совсем пусто. Смотри, Николаша, оценивай.
Наташу вдруг начало знобить. Она стоит перед местом, с которого кто-то — пусть не она сама, пусть молчаливый Джек Керуэлл-Макмиллан — сможет отправиться в тот мир, где сейчас… вот именно сейчас, в этот самый миг, находится Максим. Где он дышит, двигается, думает, вспоминает — о ней?
Ее Максим.
Федор осторожно обнял жену за плечи. Я должна справиться с собой, сказала себе она.
— Давайте посмотрим, Николай, — предложил шотландец.
— Что тут смотреть, — сварливо отреагировал Румянцев. — Вот этот придел вполне подойдет. Договоримся с батюшкой, объявим о реставрационных работах, ввезем — не афишируя, разумеется, — все необходимое, монтаж, наладка… Две недели. К двадцатому октября буду готов. Хорошо, к двадцать второму, с запасом. Главное, чтобы вы, Джек, были готовы. В наших широтах к концу октября холодает, это дополнительные трудности для вас. Смотрите, можно подождать до теплого сезона.
— Я готов, — сказал Макмиллан. — Не вижу разницы. Все равно преодолевать. И ждать не хочу. Без того столько времени ушло из-за ваших дел. То вы на Канаверал, то прибор не получается. Я готов.
— И прибор готов, — ответил профессор. — Канаверал другое дело… Что ж, готовы — значит готовы. Давай, Федор, пойдем, батюшку разыщем. Отец Константин, сколько мне удалось узнать. Мои полномочия, — усмехнулся он, — при мне. Собственноручное письмо от его величества. И даже приехать государь готов, хоть завтра, стоит лишь телефонировать. Но напрасно обременять Владимира Кирилловича не хотелось бы — не лучшим образом себя чувствует. Так что пойдем, окажешь психологическую поддержку, ты же умеешь.