Максим погладил женщину по голове. А что, из таких самые верные-преданные и получаются…
— Скажи ему, мол, брюхо разболелось…
— Ох, миленький! Сильно?
— Терпимо, — отмахнулся Максим. — Ты вот что: клочок бумаги мне раздобудь и карандаш. А Мухомору скажи: брюхо-то разболелось, а поговорить надо. С глазу на глаз.
— Ой, а мне расскажешь?
Он засмеялся, потрепал Маринку по щеке.
— Иди-иди.
Мухомор действительно сиял.
— Голова, ну голова! — повторял он. — Развернемся мы теперь, ух развернемся! Одна беда: этим, — он кивнул в сторону двери, из-за которой доносились пьяные уже крики, — этим, поди ж ты, скучно. Ни завалить никого, ни перышком пощекотить. А, перетопчутся… Водкой скуку зальют, слышь, гуляют как?
— Слышу, — поморщился Максим. — А что развернемся, это да. Только по-другому. Смотри… Нет, прежде скажи — расплатился я за приют, за харчи, за паспорт? А?
— Сполна, Бирюк, ты что! — воскликнул Мухомор.
— Хорошо. Тогда смотри. — Максим ткнул пальцем в набросок, сделанный им на мятом листе бумаги. — Эта байда вот такого примерно размера. — Он показал руками. — Тут нержавейка. Тут стекло. Тут резина. Найдешь, где изготовить?
— Найти-то можно, сварганят… Не темни, Бирюк, давай колись. Что удумал?
— Да все просто, Мухомор. Магазины брать — риску много. С машиной фокус, с формой мусорской — тоже особо не разгонишься. Инструкции спустят на базы… да и вообще отлавливать начнут…
— Делов-то, — вставил Мухомор. — Так и живем. Они нас, мы их. Кураж! А кураж, он, друг ты мой ситный, крепче водки!
— К черту, — отрезал Максим. — Они нас, мы их… Это по-любому, кто же спорит? Только чем меньше глупостей, тем лучше. А кураж твой мне до фонаря. Не обижайся, выслушай. Уж разворачиваться, так разворачиваться. Водки вашей поганой черный рынок столько сожрет, сколько ему дай. И еще попросит. Вот и будем водку делать. Не воровать, а делать. Производить. В десять, в двадцать раз больше, чем украсть можем. Самогонный аппарат это, понял? — Он помахал бумажкой. — Я когда-то увлекался… давно это было… Короче, для начала аппаратов таких надо… ну, допустим, дюжину.
— Чего? — не понял оторопевший Мухомор.
— Дюжину. Двенадцать штук. Они на точке, в подвале, хорошо встанут. Это, повторяю, для начала, а там видно будет. Да, еще сахар понадобится, дрожжи. Топить углем станем. Бутылки пустые… ну, это не проблема, народ пьет, сдает… сообразишь, ладно? И вот такую хрень. — Максим быстро черканул на бумаге. — Для укупорки. Тоже дюжину. Жести раздобыть, потоньше чтобы. Вроде все. Кстати, не согласишься — уйду.
— Бирюк… — обеспокоенно пробормотал Мухомор. — Ты в себе? С резьбы сорвался?
Максим хмыкнул.
— Ладно, Мухомор. Об одолжении прошу: один такой аппарат пускай сделают. Всего один. Я тебе и продемонстрирую, как оно у нас будет.
— Один… Ну, коли один… Ну, так и быть, один давай… Заслужил же… На той неделе притаранят тебе игрушку. — Мухомор покрутил рыжей башкой. — Не, точно не в себе… В фабриканты намылился… Ну, хрен с тобой, поиграйся…
— Вот и спасибо, — улыбнулся Максим. — Да, что еще сказать хотел: Маринка теперь моя. Тебя как человека прошу: ее не трогай. А уж остальным сам растолкую, если что.
Мухомор заржал.
— Кричу же, сорвался с резьбы! Ай да Бирюк! Лады, лады, заметано… Ишь вызверился, да лады же…
Он встал, пошел к двери. Уже выходя из комнаты, спросил, давясь от смеха:
— Прислать ее тебе, Язву-то?
— Скажи: жду ее, — ответил Максим.
44. Суббота, 8 апреля 2000
Весна… Пасмурно, слякотно, деревья голые. Только островки грязного снега отличают эту весну от поздней осени.
Может, к концу апреля, ближе к Пасхе, начнется настоящая весна, с ярким солнцем, с прозрачной свежестью юной листвы, с девчонками, сменившими тяжелые сапоги на изящные босоножки. И тогда — пусть даже дождь: все равно весна.
А пока — черт знает что.
Однако — апрель, суббота, свадьбы.
Длиннющий «Линкольн» величественно отчалил от Дворца бракосочетаний. За ним — второй «Линкольн», не лимузин, и еще несколько машин. Целая кавалькада. Молодые с братьями-сестрами, друзьями-приятелями отправились на Поклонную гору.
Старшее поколение решило не путаться под ногами. Пусть молодежь веселится. А уж вечером, в ресторане — там, конечно, все вместе.
— Мам, ты как? — спросила Людмила.
— Всего год Женя не дожил, — всхлипнула мать.
— Ничего, Татьяна Павловна, — утешил Александр. — Он все видит. И радуется.
Людмилу передернуло. Ах, как раздражал ее муж эти последние годы… Впрочем, надо справляться. Надо. Особенно сегодня, в день Катиной свадьбы.