— Николай… — начала было Наташа, но осеклась.
— То-то и оно, что Николай, — невпопад ответил Румянцев. — Ты, дорогая, хочешь спросить, нельзя ли кого-нибудь отправить туда, чтобы вызволить наших друзей? Отвечаю: можно. Собаку можно. Олигофрена можно. Вероятно. Нормального, валидного человека — нельзя. Сложнейшая система кодов личности — совсем другая. Их всего-то двое было подходящих: ярко выраженный Максим и, гораздо слабее, Джек. Где взять других, понятия не имею. И закончим об этом. А вам, друзья мои, совет один: отправляйтесь к себе и занимайтесь делом, которое избрали. Если бы ты, Наташа, сумела еще хоть один роман написать, было бы совсем правильно. И еще посоветую к словам императора прислушаться — Костромина опасайтесь. Чего от него ждать, не знаю, но информацией он не брезгует никакой, а уж как использует — сказать не могу. Не исключаю, что во вред вашему движению. Ему, Костромину, власть нужна, а вы-то никому не подвластны. И наша история — Максима, Джека, моих теорий и наших… экспериментов, дьявол их разбери! — его бы тоже очень интересовала. А вот не нужно ему обо всем этом знать.
И — добрался полковник Костромин до экс-подполковника, а ныне Верховного Судьи Устинова. Федор, конечно, не сказал ничего лишнего. Главным, однако, он считал вести себя так, чтобы шеф безопасности и не заподозрил его в знании этого самого лишнего. Удалось или нет — этого Устинов не знал. Как бы то ни было, он придерживался официальной версии: в начале ноября прошлого года в Первое Поселение, тогда уже носившее имя своего основателя, пришло письмо, собственноручно написанное Джеком Макмилланом. Судья сухо и лаконично извещал, что отправляется на поиски новых путей. Возможно, когда-нибудь он вернется, но вероятность этого невелика. Поэтому просит друзей, соратников, учеников жить так, как будто его нет.
— Эх, — вздохнул Федор. — Невесело все это.
— А я позволяю себе иногда даже смеяться… — сказала Наташа. — И чувствую себя виноватой…
— Вот это зря, — горячо возразил он. — Надо жить! Хоронить себя — нельзя! Никому, а уж тебе-то! Ты же веришь!
— Верю, милый. Верю и жду. — Наташа улыбнулась. — Уже почти не надеюсь, но верю и жду. И ты у меня есть.
— Ну и молодчина. — Федор поцеловал жену в висок. — А вот дела не ждут. Сейчас кофе допьем — и во Второе. Ты со мной?
— Конечно, с тобой.
46. Среда, 12 апреля 2000
Джек Макмиллан умирал в вонючем бараке лагпункта 44-бис. Дышать было нечем, при каждом вдохе и выдохе в легких, бронхах, горле свистело и хрипело, отдавалось в желудке и кишках, с каждым приступом кашля — о, какая боль — рот наполнялся кровавой слюной, которую Джеку не хватало сил сплевывать на грязный пол. Кровь стекала на подбородок, иногда — если поворачивал голову — на щеку, попадала на плохо оструганные доски нар, медленно подсыхала.
Сознание то уходило, то возвращалось. Когда уходило — отступала и боль. Возвращалось — вместе с болью, но Джек предпочитал терпеть, лишь бы оставаться в памяти. Он отдавал себе отчет в том, что, скорее всего, умрет в ближайшие сутки, и оставшихся нескольких часов было жалко. Хотелось еще хоть немного подумать.
О том, что неделю назад… или две… не имеет значения… о том, что сколько-то времени назад он все-таки сделал неверный шаг в этом аду, распрямил спину, заговорил тоном Судьи и вот теперь валяется при смерти с отбитыми внутренностями, — об этом думать не нужно.
О том, что почти нашел Горетовского, вернее, нашел — совершенно точно — его след, думать можно. Не самое важное сейчас, но сил мало, потому разрешается думать об этом. А уж потом — о самом важном.
Итак. Горетовский тоже не выжил здесь.
Нет, по порядку.
Джек вспомнил, как почти полгода назад очнулся — ни в каком не в музее, а среди каменных развалин, под открытым небом, с которого лился холодный дождь. Все ожидавшиеся симптомы перехода присутствовали — головная боль, ощущение разбитости, плюс озноб, но это, вероятно, от того, что замерз. Мыслил, однако, абсолютно ясно и сразу понял, что попал не туда. Разве что здесь была война, потому и руины. Тут же, впрочем, сообразил, что куда попал Горетовский — туда и он. Что ж, если это все-таки еще один мир — тем интереснее.
Выходить на связь повременил — прежде следует осмотреться. И включил прибор только тогда, когда, выбравшись наружу и обойдя — со всеми предосторожностями — село Бабиново, понял: именно другой мир. В последние двадцать лет, а может, и больше, никакой войны, никаких катастроф здесь не происходило. Просто сам по себе этот мир — катастрофа.