Еще в детстве он перестал верить в Бога, но утрата веры сделала его несчастным и неудовлетворенным: ведь у него не было теории, которая помогла бы ему разгадать загадку жизни. Он спрашивал себя: «Почему я живу, и как мне следует жить?» Ответа не было. Теперь он вновь поверил в Бога, придя к вере рациональным путем, что довольно странно для такого эмоционального человека. «Если я существую, – писал Толстой, – значит, тому должна быть причина, и для всех причин тоже должна быть причина. И первопричина всего – то, что люди называют Богом». Это одно из старейших доказательств существования Бога. Толстой не верил в связь между Богом и отдельным человеком и тогда еще не верил в загробное существование, хотя позднее, когда он пришел к выводу, что Личность – часть Бесконечности, ему показалось невероятным, чтобы она умирала вместе с телом. На какое-то время он примкнул к Русской православной церкви, но его оттолкнуло то, что жизнь образованных людей не соответствовала исповедуемым ими принципам, и он понял, что не может верить всему, чего от него ждут. Он был готов принять только то, что было достоверно в простом, буквальном смысле, и стал присматриваться к верующим среди бедных, простых, неграмотных людей, и чем больше он узнавал их жизнь, тем больше убеждался, что, несмотря на суеверия и предрассудки, их вера истинна, потому что необходима: только она вносит смысл в их существование и дает силы жить.
Минули годы, пока Толстой окончательно не выработал свое мировоззрение, и эти годы прошли в мучительных размышлениях и исследованиях. Трудно кратко и точно изложить его взгляды, и я приступаю к такой попытке с большим сомнением. Толстой отвергает все таинства, утверждая, что о них ничего не говорится в учении Христа и они служат только для сокрытия истины; отвергает как очевидный абсурд и оскорбление человеческого разума богословскую систему, в которой излагается христианская доктрина, и приходит к убеждению, что истина кроется только в словах Христа. Он верит, что смысл Его учения лежит в правиле: не сопротивляйтесь злу; заповедь не давать клятв, он распространяет не только на часто повторяемые слова-паразиты, а на любые клятвы – при даче свидетельских показаний, при произнесении воинской присяги; а наказ любить врагов ваших, благословлять проклинающих вас, по его мнению, запрещает защищать страну от врагов или оказывать сопротивление при нападении. Для Толстого естественно жить согласно своим принципам: если он пришел к заключению, что смысл христианства в любви, смирении, самоотречении и воздаянии добром за зло – значит, он должен отказаться от радостей жизни, трудиться, смирять себя, страдать и быть милосердным.
Соня Толстая, благочестивая прихожанка православной церкви, настаивала, чтобы ее дети получили религиозное воспитание, и, как могла, исполняла в этой области свой долг, наложенный на нее Провидением. Она не обладала глубокой духовностью – у нее было слишком мало для этого времени: так много рожала она детей, вскармливала их грудью, следила за их воспитанием, и еще вела большое хозяйство. Она не понимала и не симпатизировала смене мировоззрения мужа, но относилась к этому терпимо. Однако ее стало раздражать, когда духовные перемены стали отражаться на его поведении, и она открыто это показывала. Теперь Толстой считал, что его долг – как можно меньше прибегать к услугам других: он топил печь, носил воду и сам чинил одежду. Чтобы зарабатывать на хлеб своими руками, он научился у сапожника тачать сапоги. В Ясной Поляне он трудился наравне с крестьянами – пахал, убирал сено и колол дрова; графиня всего этого не одобряла: она считала, что с утра до вечера он занимается вредной физической работой, какую даже у крестьян делают молодые люди.
«Ты, конечно, скажешь, – писала она мужу, – что такая жизнь соответствует твоим убеждениям и что тебе она нравится. Это другое дело, и я могу только сказать: получай удовольствие! Но в то же время меня огорчает, что такой могучий интеллект тратится на колку дров, разжигание самоваров и шитье обуви. Как отдых или смена деятельности – это прекрасно, но не как самостоятельное занятие». И в этом она права. Со стороны Толстого было непростительной глупостью думать, что физический труд благороднее умственного. Даже если он считал, что безнравственно писать романы для праздного чтения богатых людей, трудно поверить, что он не мог найти занятия, где требовалась бы большая сообразительность, чем в сапожном деле, – тем более что обувь у него получалась плохая, и люди, которым он ее дарил, не могли ее носить. Толстой стал одеваться как крестьянин, ходил неряшливый и неопрятный. Рассказывают, что однажды он пришел обедать после того, как грузил навоз, и от него так дурно пахло, что пришлось открыть все окна. Он перестал охотиться, хотя в прошлом был страстным охотником, и стал вегетарианцем, протестуя против убийства животных для еды. Толстой уже давно мало пил, а теперь совсем перестал и в конце концов после продолжительной борьбы бросил курить.