Евмей. Старик, притчу твою я уразумел. Получишь ты свою хламиду и все, что честному ветерану понадобится еще, коль завернул он к нам. Но лишь сейчас. Утром снова наденешь свое рванье, и никаких хламид.
Готовит захмелевшему Одиссею постель.
Одиссей. Слушай, Евмей. Я не хотел бы долго быть вам в тягость. Утром я отправлюсь попрошайкой в город. Там всегда найду и хлеб, и чашу, которую мне нальют. Я мог бы также спросить во дворце царицы, остался ль интерес к вестям из Трои. Кое-что она, быть может, и не знает. Мог бы также наняться к странным женишкам. Жратвы у них навалом. Я, впрочем, не хвастун, но чтоб ты знал: я под покровительством Гермеса{85}, который ловкость и сноровку придает. Поэтому я как никто другой пришелся б для работы в дому царицы: разделывать мясо, колоть дрова, подавать вино…
Евмей. Ну, гость, у тебя в башке лишь хлеб, вино да мясо. Сегодня ночью будешь видеть сны о сладкой жизни. Эта свора женихов тебя в секунду б стерла в порошок. Распутники они, хоть и в шикарных платьях. Таких, как ты, они и на порог не пустят. Уймись и оставайся тут. Садись на лавку и тяни свое вино. Теперь пошли совсем другие ночи. Зима уж начинает лютовать. Хватает времени для сна и времени, уютно развалясь, друг друга слушать. Так будем же здесь есть и пить, в лачуге этой, и предадимся печальным мыслям о лучших временах. На старости ведь человек живет воспоминанием и рад печали даже, которая его до срока посетила.
Акт второй
В зале царского дворца. Женихи на лавках, табуретах, прислонясь к колоннам. Кто-то играет на флейте. Эротическое представление под окном Пенелопы.
Служанка в позе архаической фигуры девушки, на груди которой заяц в качестве жертвенного животного. Между нагрудной повязкой и юбкой, открывающей голые ноги, — обнаженный, слегка выпуклый живот.
Она танцует вокруг горящей свечи — «свечи ожидания», символа Пенелопы — и опускается на пламя, подобрав юбку. Двое слуг выкатывают тележку, накрытую парусиной. У окна нижних покоев парусину снимают: груда сплетенных в объятиях любовных пар. Внезапно среди зрителей возникает беспокойство.
Медонт, глашатай (герольд), подходит к столу Ктесиппа, одного из женихов, и передает ему сообщение.
Одновременно в окне верхнего покоя показывается тень Пенелопы и Евмея, о чем-то ей рассказывающего.
Ктесипп подходит к столу Элата…
Ктесипп. Телемах высадился на Итаке.
Элат (подходит к столу Леодея). Корабль Телемаха пришвартовался к гавани.
Леодей (подходит к столу Антиноя). Отпрыск царский на пути к дворцу.
Евримах. Кончай! Он тут уже… мой маленький любимец. Маменькин сыночек. Круиз его окончился безвредно. Не наш ли замысел то был — перехватить его в открытом море, мигом прикончить, прежде чем Бог вернет его в материнские объятья.
Антиной. Мы караулили его, послали в море самые быстроходные из наших кораблей. Он улизнул. Теперь надо постараться на родине его погубить.
Евримах. Пока он жив, никто из нас матушку его не выставит из дому. Будем начеку! Он сам теперь способен на хитрости и интриги.
Антиной. Медлить, притом сейчас, крайне опасно. Народ добра нам не желает. Чем дальше, тем больше теряем мы расположенье. Никто не понимает, отчего мужчины обабились настолько, что ни один из них не в состояньи истаявшую свечку ожиданья погасить. Царица своим коварным повеленьем немалого добилась: да, мы много ярких провели часов при Одиссеевом дворе — чего, как ни старайся, не выйдет дома, — но люд простой на это смотрит без охоты. Слабаками они нас обозвали, и никто не хочет дольше груз межвременья тащить. Совет мой: торопитесь! Пока Телемах не собрал народ на площади у рынка и не возвестил, что мы его убить пытались безуспешно. По меньшей мере, нас выгонят из страны, коль худшего не случится. Если так пойдут дела, то опасаюсь самых худших я последствий. Давайте ж, други, схватим его, и всему конец!