Одиссей. Евмей, охотно все я хозяйке многоумной расскажу. Но ты сейчас пришел совсем некстати. Боюсь, еще меня задавит свора глупых женихов! Насилию и хамству здесь просто пределов нет. Никто не взялся защитить меня, когда Антиной швырнул в меня скамейкой. Ни Телемах, и никто другой. Скажи многоразумной Пенелопе, свести мне счеты надо кое с кем. Пускай до вечера она помедлит и в зале, когда все разойдутся, меня встречает.
Евмей уходит.
Антиной. И еще! Турнир я объявляю и назначаю приз. Тут жарятся на огне козьи два желудка, фаршированные кровью и жирком, — как мы за вечер по обыкновению съедаем. Кто из вас двоих соперника сразит, тот выберет себе один желудок. Тот трапезу разделит с нами, и больше ни один из нищих не будет в зал допущен.
Одиссей. Почтенное собранье, итакийские мужи! Не надо кипятиться. Это уж мой желудок, пустой как барабан, который мною понукает и в бешенство приводит, жжет изнутри как огнем. Теперь снаружи по нему колотят. Хотите вы увидеть борьбу измученного старца с детиной глупым? Скверная забава! В одном должны вы мне поклясться: этому бычку преимуществ никаких и чтоб со стороны меня никто жирными кулаками не толкал!
Телемах. Я тут хозяин и заявляю, чужеземец: никто тебе во время состязанья с Иром мешать не будет. Я тут хозяин и у себя в гостях принимаю двух царей, что клятву бой вести честной дают.
Одиссей. Вот как. Неплохо б было. Ну и ручищи у этого циклопа. Как жиром все лоснится. Косая сажень в плечах, крепкие колени. Ой-ой. Мне несдобровать.
В окне верхнего покоя Пенелопа и Евмей.
Пенелопа. Что? Ты не привел его? Что думает себе чудак? Боится? Иль стыдится? Он не мужчина? Застенчивый и робкий нищий — такой был бы мне по нраву!
Пока Одиссей раздевается у колонны близ порога, появляется Афина и касается своим копьем его бедер, которые он опоясывает лохмотьями. Когда он вновь предстает перед женихами, полуобнаженный, собравшиеся шепотом высказывают свое удивление его безупречным телосложением.
Евримах. Что за фигура у старикашки под рваньем!
Ир. Ну и ну. Старец с ляжками атлета. Противоестественно все это. Это не для меня.
Антиной. Стой, трус. Коль этот победит, тебя я бросить прикажу в ладью Харона{90}. На сушу ступишь, попадешь к безумному царю Эхету, головорезу, который тебе отрежет уши и член твой с увядающих телес.
Ир с криком набрасывается на Одиссея, пытаясь вспрыгнуть обеими ногами на бедра Одиссея, но тот стоит невозмутимо, не пошатнувшись. Подняв руки, кидаются друг на друга. Ир захватывает Одиссея между шеей и плечом, так что последний поворачивается вокруг собственной оси. Затем сложенными руками с дикой яростью ударяет Ира в левое ухо. Изо рта у Ира брызжет кровь и сыпятся зубы. Одиссей валит Ира на землю, выворачивает руку за спину и тычет головой в грязь. Потом, подняв его в воздух, под смех женихов вышвыривает через порог из зала.
Одиссей. Там у стены, видишь, рядом с отбросами, твое отныне место. Вот палка, чтоб отгонять собак бродячих. Теперь играй на куче той дерьма царя бродяг и нищих.
Одиссей снова садится на пороге. Некоторые из женихов подходят к нему и поздравляют с победой.
Агелай. Пришелец, ты и вправду чужеземец! Пусть Зевс и прочие бессмертные хранят тебя и впредь.
Демоптолем. Контратака проведена блестяще. Быстрота, натиск и… благоразумие прежде всего. Поздравляю.
Леокрит. Ты с нашей шеи снял ужасного обжору, вредителя народа. Мы должники твои, благородный чужеземец!
Антиной посылает служанок, несущих корзину с хлебом и козьим желудком. Амфином следует за ними. Прочие женихи на заднем плане подходят к спортивным снарядам, воодушевленные состязанием, чтобы поупражняться самим. Служанки моют их и натирают маслами.
Амфином. Слава тебе, чужеземец. Пусть завтра сделает тебя счастливым. Вот только что ты был холоп презренный.
Одиссей. Да, Амфином, ты обнаруживаешь пониманье. Отец твой, я знаю, знаменитый Низ из Дулихия{91}, богатый, крепкий государь. И ты слывешь рассудительным мужчиной. Человек ведь беспомощнейшее из существ земных. Пока ему споспешествуют боги и твердо он идет вперед, он верит: с ним ничего плохого не случится. Но всемогущие на небесах быстро его толкают в нищету, и, стиснув зубы, терпит он, не ропщет, а молчит. Так молча на царский я гляжу дворец, который гибнет от обжорства негодяев. Нет ничего погибельней кучки знати, оставшейся без царя. Мыслят и правят они как феллахи, так как никто над ними чином выше не стоит. Не прибран милый старый дом, бесчинствуют в нем гости. На столах и лавках следы бесчисленных пирушек. Отовсюду крики девок, предающихся разврату. Какая ж сволочь творит историю Итаки! Остался ль среди злодеев хотя б один порядочный человек? Ты, что ли, Амфином? Здесь мир перевернулся, как будто бы Геракла{92} видишь, задавленного Эмпузой{93}. Как будто бы певец оду крысе затянул. Утрата меры и различий стимулирует бесстыдство. Копрофаги и пьющие лишь молоко уравнены в правах. Юноши робкие получают трофеи, так как никогда в руках они оружья не держали. Народ бурлит, волненье ясно ощутимо. Но прежде чем жирное отребье он из страны прогонит, его подпорчены уж собственные силы, унесенные ростками гедонизма. Кутилы эти учат народ проедать больше, чем он в состоянии произвести, не думая ни о детях, ни о внуках. Так зараза беззаконности расползается из дворца по острову всему. Совет женихов тут больше не заседает, это все пролог к новому правленью. Не встретишь ни одного, кто б еще был соперником другого, соревнователем по старому обычаю. Давно уж недоумки объединились и сообща стремятся к власти, всем одинаковые преимущества дающей власти над островом и доброй частью суши. Чтобы наследство Одиссея разбазарить, они союз сей учредили.