Одиссей. Я говорил уже об этом. Тебе, отец, не надо подгонять меня моими же словами. Но не забыть бы нам состряпать поскорей обед. У дома твоего я видел пастухов, разделывавших телячьи и свиные туши?
Лаэрт. О, если б я присутствовал там при бойне и прежней силой обладал! Мечом я и копьем проткнул бы негодяев насквозь. Там во дворце рубаку ты б заметил и сердце мое от радости бы выскочило из груди!
Одиссей. Снова жажду роскошной трапезой желудок ублажить…
В сад входит Телемах.
Телемах. Привет тебе и пожеланье счастья, почтенный старец. Боги возвратили тебе любимца твоего, ты, верно, все еще никак не можешь этому поверить. Пусть эта радость длится бесконечно. Но должен я о новых бедах вам поведать. Везде по городу гуляет слух о лютой смерти женихов. Кого коснулось то, устремились со стонами и криками во дворец и каждый унес своего мертвеца для погребенья. Кто из городов на материке, корабль зафрахтовали, который быстро их на родину доставил. Потом все в сборе пошли на рыночную площадь. Евпейт вышел перед собраньем и начал о сыне речь — об Антиное, который первым пал. Казался он подавлен тяжкою печалью. «Друга, — сказал он, — владыка этот Одиссей — преступник. Сначала он благороднейших из мужей на корабли загнал и на войну бессмысленную повел. В дороге потерял он весь непревзойденный флот и воинов остаток. Ни одного героя Трои мы не смогли здесь хвалебной песнью встретить. Ни одного из наших дорогах сограждан с собой он не привел. И вот он возвращается домой и вырезает наших сыновей как скот, убивает лучших, самых лучших, всех — княжеских родов с материка и с островов. Молодежь, продолженье и богатство наших городов, умнейшие и смирнейшие миротворцы, все пали жертвой кровавого разбоя вернувшегося Одиссея. Десятилетия сиротствовало государство, оставленное на погибель, а сегодня, как будто ничего не произошло, должно его гнилое царство, нами давно забытое, возродиться? Вперед, сограждане, быстрей конец ему готовить! Иначе будем позже сожалеть, навсегда кровопийце покорившись. Спешите, схватить сейчас же нужно убийцу ваших сыновей и братьев. Недалеко ушел он, и где его найдем, на том же месте пусть его настигнет кара…». Некоторые возражали. Твердили, Одиссей божественный посланник, а Фемий даже уверял, что сам во время боя бессмертного рядом с Одиссеем видел. Но голоса их утонули в криках. Народ послушался скорей Евпейта и тотчас к оружию устремился.
Одиссей. Иди скорей и погляди. Быть может, они и в самом деле близко.
Телемах. Да, отец. Теперь они уж близко. Но мы ведь оба при оружье.
Одиссей (с чрезмерным пафосом.) Час пробил, Телемах! Вновь! Вновь! Сегодня ты в наступление пойдешь на стороне отца. Нам предстоит жестокое сраженье. Победу одержат лучшие. Ты знаешь: наш род позора не потерпит. Повсюду в мире известна наша честь. Дадут всем фору наше мужество, наша сила, геройство наше!
Лаэрт. Добрые боги! О, что за день сегодня! О радость! Отец и внук плечом к плечу, и я, старик, могу все это лицезреть!
Телемах. Отец, родной, как кровь моя кипит, увидишь ты, едва врага мы встретим. Я делать буду то, что скажешь, и род наш не посрамлю ничем.
Покидают сад втроем. Свет ослабевает, видно, как начинает светиться яблоня. В саду появляется Афина Паллада в образе Ментора. Вблизи слышен шум схватки.
Афина. Зевс Кронион, каким исход ты видишь? К чему все это приведет? Скажи, войну ты допускаешь и хочешь, чтоб жестокие убийства продолжались? Иль ты такого мненья, что лучше мир нам между враждующими заключить?
Зевс/Дерево. Мы? О чем меня ты вопрошаешь, дочь моя? Ты ведь сама склонила Одиссея к насильственным деяньям. Сама ты подстрекала его к кровожадному убийству. Сама его толкала в бездну все новых злодеяний. Теперь не знаешь, как любимчика спасти? Успокойся, дочка. Опомнись. Тогда твоими я устами возвещу, что для всех справедливо.
Луч света выходит из дерева. Освещается Афина. Изнуренный Одиссей входит в сад.
Одиссей. Афина, о, жрица… Ментор, мой милый… ты ли это? Дай передохнуть… всего одну минуту. Я с сыном ликующим вломился в их первые ряды. Мечами и длиннотенными копьями мы стали их разить и всех бы наголову разбили, чтоб ни один не уполз живым… Нет… я все себе воображаю, чтоб подстегнуть себя. На самом деле они не отступили, они разбили нас… Боюсь, небесная жрица, нам не устоять.