ВРЕМЯ И ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ
(Дневник Сьюзен Форман)
Ким Ньюман
Серия «TELOS Novellas», TEL 01, 2001 г.
TIME AND RELATIVE
Kim Newman
Переводчик ssv310
ПРЕДИСЛОВИЕ
В начале
Джастин Ричардс
Выбор для новой истории времени, предшествующего началу сериала «Доктор Кто», открывает бесконечные возможности.
То, что «Время и Относительность» происходит непосредственно перед первой серией «100 тысяч лет до нашей эры» и в той же самой обстановке, свидетельствует о двух вещах. Во-первых, это говорит о силе и неизменности формата, установленного для «Доктор Кто» с самого начала. Во-вторых, это говорит о том, как хорошо Ким Ньюман ориентируется в «Доктор Кто»: вместо того, чтобы воспользоваться сложившимся форматом, он решил его расширить.
Благодаря этому Ким показывает нам глубину характера Сьюзен, её историю, которых в сериале у неё не было. Он даёт нам новое начало, используя преимущество знания последующих историй, он заполняет как те недосказанности, которые возникли после начала сериала, так и те, которые были в сериале всегда. И он это делает без отрыва от оригинальных историй, не создавая одноразовые нововведения или неуместные ссылки.
Разумеется, именно на это мы и рассчитывали. Ким Ньюман один из лучших историков кино и телевидения – он знает «Кто». А ещё он писатель, который создал «Anno Dracula» – сохраняя форму и манеру оригинального романа Брэма Стокера, но обновляя тему и содержание. Если кто-то и мог сделать осознанную переоценку начала «Доктор Кто», то это именно Ким Ньюман.
Что может быть лучшим способом отпраздновать, чем усесться холодным зимним вечером за чтение хорошей истории о Докторе? Пускай же тёмные тени в вашем сознании удлинятся, пускай на подоконнике нарастает куча снега. Вам удобно сидится? Скоро мы этому положим конец...
Джастин Ричардс
BBC Books
Консультант по «Доктор Кто»
август 2001 г.
Дневник Сьюзен Форман
Среда, 27 марта, 1963 г.
Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Ненавижу школу Коул Хилл. Ненавижу четвёртый класс. Ненавижу Лондон. Ненавижу притворяться. Ненавижу холод.
Иногда я ненавижу саму себя. Особенно свой писклявый голос. Когда я слышу его на магнитофонной записи, он звучит совсем не так, как у меня в голове. На моем маленьком лице глаза не того размера и странный подбородок. Как я вообще могла думать, что сойду за местную? Просто чудо, что люди на улицах не тычут в меня пальцами, крича: «Захватчица из космоса!»
Я не ненавижу его. Не могу. Без дедушки я бы осталась одна. В ненавистной вселенной.
Одна! Даже писать это слово тяжело.
Когда я думаю об одиночестве, у меня болит голова. Когда я думаю затуманенными частями своего мозга, мысли разбегаются. Я пытаюсь тогда представить себе что-нибудь другое: пятимерные уравнения или Питера О'Тула в фильме «Лоуренс Аравийский». А в туман лучше не попадать.
Жан-Поль Сартр говорит, что мы все одиноки во вселенной. Интересно, имеет ли он это в виду буквально. Может быть, он Один Из Нас? Мы с дедушкой не единственные изгнанники (беглецы?).
Ай! Не нужно думать об этом.
Ненавидеть проще. Ненависть столько приносит в ум. Ненависть проходит насквозь туманы моего сознания.
Я ненавижу школьные правила. По средневековым законам, дети должны писать дурацкими перьевыми ручками! В школьных партах отверстия для чернильниц обляпаны синими кляксами нескольких поколений детей, и все мы должны носить чернильницы, которые в сумке постоянно разливаются, вызывая синюю или чёрную катастрофу. У них в 1963 году есть шариковые ручки – я проверяла в магазине, да и дневник я сейчас пишу именно такой ручкой. А для школьных занятий мы должны пользоваться древностью, потому что «это способствует постановке почерка». У перьевых ручек недостатков больше, чем преимуществ. Мои ногти постоянно в синих пятнах. За домашнее задание мне всегда снижают отметки из-за клякс.
К концу дня у меня есть пятна чернил даже на щёках. Джон Марсианин называет их «дуэльными шрамами». Он общепризнанный чудик, так что я не обращаю внимания. Да и сам он тоже в чернилах.
Я сказала мистеру Грейнджу, нашему классному руководителю, что ручки выйдут из обращения. Все будут мысленно диктовать в машины, которые будут записывать наши слова: поправлять грамматику, идеально переводить на другие языки, записывать то, что мы имели в виду, а не то, что мы сказали. Он назвал меня «матушкой Шиптон»[1], и весь 4-Г засмеялся.
Но я права. Я знаю.
Мне нужно держать рот на замке. Людям не нравится, когда им сообщают о том, что будет дальше. У них от этого дискомфорт. Не верите – спросите у Кассандры. Она видела будущее, и за это её забили до смерти.
Я ненавижу спаренный урок географии в пятницу утром, и «Игры» в обед (разновидности гладиаторских поединков под названиями «нетбол» и «хоккей»). Я ненавижу школьников.
А особенно ненавижу Ф. М.! Он опасный хулиган, хуже, чем парни в кожанках, которые в «Помпу» ходят. Весь смысл его жизни состоит в том, чтобы сделать жизни своих одногодок мучением. У него есть банда.
Мы в 1963-ем году уже, наверное, пять месяцев. Такое ощущение, что пять месяцев. Но когда бы мы ни останавливались, всегда кажется, что пять месяцев. Вам может показаться невозможным провести пять месяцев в 1963 году, если сейчас всего лишь март, но это лишь доказывает насколько вы ограничены хронологической системой упорядоченного времени.
– Последовательность, ха! – сказал дедушка вчера или через день. – Её не существует, детка. Разве что в умах дурацки буквальных существ типа односердечников, проживающих на этой планете. Если будешь пытаться в ней разобраться, только запутаешься. Делай, что нужно, а потом уже думай о том, сможет ли кто-то тебя вписать в свою абсолютно необоснованную идею о последовательном течении событий. Без противоречий нас было бы очень просто выследить. Ты никогда об этом не думала? Для нас важно не быть излишне последовательными.
Дедушка имеет в виду, что он постоянно что-то делает с Будкой, и за временем уследить невозможно. Это одна из причин, почему я начала писать дневник. Я уже сейчас вижу, что писать дни по порядку будет огромной проблемой. Наверно, я заброшу это дело. Дедушка говорит, что я бросаю всё, что сложно, и фыркает о моём поколении. Можно подумать, что сотни лет назад подростки были просто ангелами и умницами, с жадностью поглощавшими мудрость старших. Сотни лет назад и в альтернативной вселенной – может быть...
Он же и сам бунтарь.
В том, что мне приходится ходить в школу, я виновата сама. Это была моя идея. Я думала, что важно «влиться»; у меня, как у Пиноккио, появилась мания «стать настоящей живой девочкой». Дедушка не пожалел времени на то, чтобы объяснить мне, что по его мнению я поступаю глупо. Подделать все записи в каталогах, документы, формы, которые были нужны для того, чтобы я поступила в школу Коул Хилл, было непросто. Дедушка настаивает на том, чтобы я не бросала свою «детскую прихоть», иначе весь этот труд окажется напрасным. Небольшие сложности типа подделки документов всегда вызывают у него энтузиазм. Он обожает запутанные проблемы, которые бросают вызов его уму, и иногда так увлекается деталями, что забывает, зачем всё это было нужно.
Дедушка раздобыл экзаменационные вопросы для выпускников начальной школы и заставил меня отвечать на них. Я не справилась, потому что постоянно пыталась спорить с глупыми вопросами. Поэтому он отдал меня в обычную среднюю школу, а не в школу с углублённым изучением предметов, иными словами я попала в школу, где учились и мальчики, и девочки (с социальной точки зрения это, наверное, правильно, но есть и свои недостатки, например Ф. М.), где к ученикам обращаются по имени (за исключением тех моментов, когда на них кричат) и есть один объединённый предмет «Наука» вместо отдельных химии, физики, и биологии. В шестнадцать лет мы должны будем закончить наше обучение и устроиться работать. Большинство из нас ждут этого не дождутся.