Страна наша месяц за месяцем погружалась все глубже в пучину трудностей. Нарастало внутреннее политическое противостояние, феномен Ельцина становился все более реальным и весомым фактором. КПСС слабела с каждым днем, госаппарат терял эффективность, снабжение населения ухудшалось, по стране свирепствовали конфликты — и не только в Нагорном Карабахе, но и в Молдове, Средней Азии. Все более четко артикулировали свою позицию сторонники самостоятельности Украины, Молдовы, Грузии. Основная часть средств массовой информации переходила в оппозицию к правительству и президенту. Оглядываясь назад, мне все больше кажется, что где-то в 1988 году мы начали движение по наклонной плоскости и больше из этого «штопора» не выходили. За рубежом это, может быть, чувствовалось не так остро, как в стране, но возвращавшиеся из отпусков сотрудники посольства были все более растеряны и подавлены. Речи М. С. Горбачева в отличие от прошлых лет мало кто слушал. Зато читали заново документы первых лет перестройки и задавались вопросом, как совместить то, что провозглашалось тогда, и происходящее сегодня.
Выступать на собраниях и партийных активах становилось трудно. Благожелательное отношение коллектива ко мне сохранялось. Люди продолжали работать, не считаясь со временем. Но возвращаясь с очередного Пленума ЦК и рассказывая о его результатах, я все острее ощущал скептическое отношение аудитории. Люди как бы давали понять, что понимают обязанность посла говорить все, что он говорит, и быть оптимистом. Они на это не обижаются. Надо так надо, но в то же время в действительности дела идут плохо и никакого просвета не видно. Нового социалистического динамичного общества не получается, а старое быстро разваливается. Скоро будем сидеть на обломках, не построив ничего взамен.
М. С. Горбачев, мне кажется, знал об этих мрачных настроениях. Однажды после одного из пленумов — было это, кажется, в 1990 году — он собрал для беседы десятка два наших послов. Говорил о сложностях перестройки, но подчеркивал необходимость в любом случае выстоять, так как возврата назад нет. Надо пройти через тяжелый период. У кого земля зашаталась под ногами, тот пусть уходит. Так будет честнее. Сам он не отступит, не свернет с пути. Речь идет о таком большом историческом деле, что за него стоит и жизнью пожертвовать, если будет надо.
Уезжая из Бонна, я пошел попрощаться к председателю ГКП Г. Мису. После отстранения в ГДР от власти СЕПГ западногерманские коммунисты оказались в тяжелом положении. Закрылась их газета «Унзере Цайт», не оказалось больше денег на содержание здания правления партии в Дюссельдорфе, многие функционеры остались без работы и без пенсии. Быть коммунистом в ФРГ и до того было несладко. Это было не пребывание в правящей привилегированной партии, как в СССР или других социалистических странах. Здесь быть коммунистом означало нести тяжкий крест и требовало в большинстве случаев соответствующих духовных сил и твердости убеждений. Западногерманские коммунисты тем охотнее поверили в нашу перестройку и ждали ее результатов, надеясь, что новый облик КПСС откроет перспективы и для них.
Г. Мис не раз осуждал сдержанную позицию Э. Хонеккера в отношении перестройки, поддерживал оживленные контакты с М. С. Горбачевым. Он был незаурядным политиком, с острым умом, большой способностью к анализу и выработке оптимальных решений для тех непростых условий, в которых действовала его маленькая партия.
Теперь все развалилось. Мис лежал в больнице с тяжелым инфарктом. Позади была целая жизнь, отданная борьбе за идеалы, которые отныне называл ложными главный бастион социализма, страна Ленина — Советский Союз. Вокруг постели сидели друзья — члены президиума ГКП, решавшие вопросы, как и куда пристроить наиболее нуждавшихся работников партии. Я принес цветы, говорил то, что принято говорить тяжелобольным. Чувствовал я себя неважно. Сколько писем М. С. Горбачева о светлых перспективах реформы социализма и придания ему высокого динамизма я доставил за эти годы Мису, сколько рассказывал ему о том, что говорилось и решалось на пленумах ЦК КПСС, сколько его советов и мыслей передал в Москву? И вот — печальный итог.
Г. Мис не жаловался, ни в чем меня не упрекал. Он, как и я, поверил в полезность и перспективу того, что было начато в стране в апреле 1985 года. Винить нам друг друга было не в чем. Я попрощался, пожелал ему выздоровления и вышел в коридор. Меня провожал К.-Х. Шредер, «министр иностранных дел ГКП», мой хороший друг и знакомый на протяжении многих лет.
«Видел? — спросил он меня со злостью и одновременно с какой-то грустью в глазах. — То же самое случится и с вами, времени вам осталось немного». Прозвучало это как проклятие, хотя я постарался отшутиться.