Был разговор также о проекте советско-германского политического договора. Наш проект, переданный немцам во время поездки на Северный Кавказ, теперь получил у Геншера положительную оценку только за его «общий тон». Было обещано передать нам встречный немецкий проект на следующей неделе. Г.-Д. Геншер выразил уверенность в том, что удастся своевременно договориться по формулировкам с тем, чтобы к 12 сентября канцлер смог послать Президенту СССР письмо, в котором было бы подтверждено основное содержание будущего документа.
Мы к тому времени знали, что проект договора подвергается в МИД ФРГ существенной переработке в соответствии с долголетним и неоднократно опробованным ранее рецептом: переписать в другом порядке еще раз то, что было подписано с Советским Союзом ранее, по возможности не создавая принципиально новых обязательств и не вызывая возможных упреков и подозрений союзников. На сей раз переписывалась декларация 1989 года с добавкой некоторых формулировок Московского договора и соглашений о долгосрочном экономическом сотрудничестве.
Поэтому Э. А. Шеварднадзе прямо сказал, что нам известно о том, что ряд пунктов нашего проекта вызвал в Бонне беспокойство в связи с обязательствами ФРГ в рамках НАТО. Но сейчас новая обстановка. Мы исходим из того, что отношения стран Варшавского договора со странами НАТО меняются в принципиальном плане. Если ориентироваться на это, то надо понимать, что противостояние должно прекратиться. Во всяком случае будущий широкомасштабный советско-германский договор должен быть новым словом и новым этапом в наших отношениях. В свою очередь, договор будет влиять на углубление позитивных процессов в Европе.
В этот день по настоянию нашего Генштаба мы поставили перед немцами и вопрос о том, что к 4-летнему сроку вывода наших войск из ГДР надо бы добавить еще один год для завершения вывоза военного имущества. Реакция, как и ожидалось, была отрицательной.
Г.-Д. Геншер предлагал не отягощать новый этап советско-германских отношений неопределенностями. Он доказывал, что вывод войск будет осуществляться, конечно же, целыми частями и соединениями, причем уходить они будут, забирая все свое имущество. Нельзя, мол, представить себе, чтобы войска повсюду равномерно сокращались сначала на 10, потом на 20, потом на 30 и т. д. процентов, а затем пришлось бы еще год вывозить оставшееся от них имущество.
Он выразил готовность принять все меры для финансового и иного содействия выводу войск и обеспечению их нормальных отношений с немецким окружением. Именно тогда родилась идея совместного посещения министрами иностранных дел гарнизонов советских войск и выступлений перед ними. В то же время он ясно давал понять, что такая линия немецких властей имеет свои пределы во времени, повторяя, что не следует растягивать срок вывода больше чем на 3–4 года.
В кулуарах наши немецкие коллеги говорили нам, что советским войскам будет трудно адаптироваться к новым условиям, что неизбежно будут возникать многочисленные сложности, может начаться разложение, спекуляция, трения с населением. Держать эту взрывоопасную ситуацию под контролем будет нелегко обеим сторонам, и проблема войск может оказаться острым политическим раздражителем для советско-германских отношений в самом скором времени.
Во всем этом было немало правды. Но мы объективно не были готовы к быстрому выводу войск. Наших людей некуда было селить, программа обустройства на новых местах отсутствовала. Печальный опыт вывода наших войск из Венгрии и Чехо-Словакии предупреждал против каких-либо уступок немцам в этом вопросе по сравнению с тем, что было согласовано в Архызе.
25 августа в подмосковном особняке МИД СССР в Мещерино начались переговоры по вопросу пребывания и предстоящего вывода наших войск из ГДР. Главой нашей делегации был назначен мой старый друг и опытный германист В. А. Коптельцев, вернувшийся незадолго до этого на работу в МИД СССР из Международного отдела ЦК КПСС, где он вел вопросы ГДР и Польши. С В. А. Коптельцевым я начинал работу еще в молодые годы в Берлине. Для него тогда это была вторая загранкомандировка, куда он был направлен, имея опыт работы в Бонне и в центральном аппарате. Коптельцев, знаток немецкого языка, неоднократно переводил Н. С. Хрущева. С тех пор он сложился как сильный, знающий и волевой работник. Министр охотно дал согласие на его переход в МИД СССР, чтобы поручить ему ведение переговоров по выводу наших войск.