Это созревало в нем на протяжении вот уже нескольких лет, сейчас он ясно понимал это. Ощущение себя как Энсона — Убийцы Пришельцев, человека, который в конце концов изгонит с планеты чужеземных завоевателей, блистательного героя, который вернет Землю землянам. Уже и не припомнить то время, когда он не воспринимал это как свой рок.
Но в последние несколько недель с ним происходило нечто совсем странное. Эти притязания все больше и больше завладевали им, порождая неистовое желание, полубезумную жажду во что бы то ни стало добиться своей цели. И сейчас эмоции вспыхнули с поистине неистовой яростью. Страсть, и без того владевшая им практически безраздельно, полностью вырвалась из-под контроля. Как и всегда в такие моменты, возникло нарастающее давление в черепе, как будто какие-то таящиеся там создания неистово бились внутри, пытаясь вырваться на волю.
Это путало. Страстное нетерпение — черта, недостойная выдающегося военного командира.
Нужно срочно переговорить с отцом, решил Энсон.
Рону исполнилось почти семьдесят, и со здоровьем у него были нелады. Теперь он занимал бывшую спальню Полковника как наиболее подходящую для семейного патриарха. Там его и нашел Энсон, сидящего среди груды древних книг и журналов — пожелтевших, крошащихся раритетов из библиотеки Полковника, которую тот начал собирать еще в двадцатом веке. Отец выглядел плохо, побледнел и явно ослаб.
С ним была Кассандра, врач коммуны Кармайклов, самоучка, почерпнувшая все свои знания из книг и медицинских текстов, которые Поль, Дуг и Стив сумели надергать из остатков компьютерной сети. Она старалась как могла и иногда творила чудеса. Однако присутствие Кассандры в комнате больного настораживало — это означало, что пациенту стало хуже. Так было и полгода назад, когда жена Энсона Рейвен, истощенная слишком частыми родами, умерла от незначительной инфекции спустя несколько недель после рождения их восьмого ребенка. Поначалу казалось, что все еще, может, и обойдется, и только Энсон с самого начала знал, что ничто не спасет изношенный организм Рейвен. Здесь, в комнате отца, его охватило то же самое чувство.
— Твой отец железный человек,— с ходу заявила Кассандра, не дав Энсону произнести ни слова, и тон ее при этом был почти вызывающим.— Завтра в это время он будет уже на ногах и сможет срубать деревья одним ударом топора. Даю слово.
— Не верь ей, мальчик,— подмигнул Рон Энсону.— Я конченый человек, и от этого никуда не денешься. Можешь сказать Халиду, чтобы он начал вырезать для меня надгробный камень. Но только передай, пусть уж постарается как следует. «Рональд Джеффри Кармайкл», и не забудь, что имя «Джеффри» состоит из семи букв. Д-Ж-Е-Ф-Ф-Р-И, вот так. Родился двенадцатого апреля 1971, умер шестнадцатого…
— Сегодня уже четырнадцатое, па. Ты должен дать ему чуть больше времени,— прервал отца Энсон и спросил, обращаясь уже к Кассандре: — Я не помешал? Ты позволишь мне ненадолго остаться наедине с ним?
Она улыбнулась и вышла из комнаты.
— Насколько плохо ты себя чувствуешь на самом деле? — напрямую спросил Энсон.
— Дерьмово. Но не думаю, что и действительно вот-вот умру. Однако Касси следует более реально оценивать мое состояние… У тебя проблемы, Энсон?
— У меня просто руки чешутся напасть на Главного. Вот и вся проблема.
— Вы что, обнаружили, наконец, где он скрывается? Тогда в чем дело? Идите и разделайтесь с ним!
— Нет, мы не обнаружили его. Нам известно не больше, чем пять лет назад. Теория о его пребывании в Лос-Анджелесе по-прежнему на первом месте, но все еще остается лишь теорией. Проблема в том, что я не хочу больше ждать. Мое терпение на исходе.
— А Тони? У него тоже кончается терпение? Он трудится в поте лица ради того, чтобы нанести удар вслепую? Хочет отправиться на такое рискованное дело, не зная точно, куда идти?
— Он сделает то, что я ему скажу. Халид научил его всему, чему мог. Теперь Тони превратился в этакую бомбу замедленного действия, только и ждущую сигнала.
— Бомба,— повторил Рон.— Ждущая сигнала. Ах ты, Боже мой…
Он выглядел так, словно все услышанное его едва ли не забавляло. На лице появилось скептическое выражение, на губах заиграла улыбка. Энсон молчал, пристально глядя в глаза Рону и испытывая неловкость. Что за странная реакция? Непредсказуемый человек его отец.
— Позволь мне изложить ситуацию, как я ее понимаю,— теперь уже Рон заговорил совершенно серьезно.— Мы годами планировали это нападение и тренировали убийцу, чтобы он сделал свое дело, как только будет установлено точное местонахождение Главного. Сейчас убийца готов, но мы все еще не знаем, где скрывается Главный. И ты хочешь послать Тони неизвестно куда? Сегодня? Завтра? По-моему, ты торопишься, мальчик. Мы даже не можем с уверенностью сказать, существует ли на самом деле Главный, не говоря уж о том, где они его скрывают.
Слова Рона, словно разрезы скальпеля, обнажали идиотскую горячность молодого лидера; все происходило в точности так, как Энсон опасался, ожидал и надеялся. У него запылали щеки. Чувствуя, что головная боль возвращается, он по-прежнему неотступно смотрел на отца и наконец заговорил, ясно ощущая неубедительность собственных аргументов.
— На протяжении нескольких недель давление внутри меня нарастает, па. Такое чувство, словно я слишком долго удерживаю Тони и тем самым допускаю, чтобы мир оказался на грани краха. В голове точно молоты бьют. Я и сейчас ощущаю именно это.
— Прими таблетку аспирина, а лучше две. У нас еще много осталось.
Энсон отпрянул, словно его ударили. Рон, похоже, не заметил этого. На его лице снова промелькнула та же странная улыбка.
— Послушай, Энсон, Пришельцы здесь уже сорок лет, и все это время мы сдерживаем себя. Если не считать той самоубийственной лазерной атаки еще до твоего рождения, результатом которой стал Великий Мор, и уникального, скорее всего неповторимого, нападения Халида, за все это время мы им даже пальцем не пригрозили. Твой дед состарился и умер, слишком хорошо понимая, что глупо пытаться предпринимать какие бы то ни было враждебные действия, не зная точно, к чему они приведут. Твой дядя Энс десятилетие за десятилетием маялся на этой горе, спиваясь по той же самой причине! По-моему, мне неплохо удавалось держать все в руках, но я тоже не предпринимал никаких действий и не осмеливался даже мечтать о том, чтобы увидеть изгнание Пришельцев еще при жизни. Мы все получали здесь маленькие уроки терпения, каждый на свой лад. Тебе сколько — тридцать пять?
— Тридцать четыре.
— Тридцать четыре. В этом возрасте уже пора бы научиться сохранять самообладание.
— Не думаю, что я теряю самообладание. Просто боюсь, что обучение Тони пропадет зря, если мы продержим его слишком долго. Мы подключили его к этому проекту семь лет назад. Больше он уже ничему не научится.
— Ну, прекрасно. Значит, завтра прямо с утра отправляй его в Эл-Эй с пистолетом у каждого бедра и поясом, набитым гранатами. Пусть он подойдет к первому встречному Пришельцу и спросит: «Извините, сэр, но не сообщите ли вы мне адрес Главного?» Так ты себе это представляешь? Если не знаешь, где цель, как можно бросать бомбу?
— Все это для меня не новость.
— И все же ты хочешь отправить его? Тони твой брат. Вроде бы у тебя их не так уж много. Ты так жаждешь, чтобы его поскорее убили?
— Он Кармайкл, па. И с самого начала понимал, насколько это рискованно.
Рон застонал.
— Кармайкл! Кармайкл! Бог мой, Энсон, я что, должен выслушивать это дерьмо до конца своих дней? Что значит быть Кармайклом, объясни-ка? Осуждать родных детей, как Полковник, и на годы вышвыривать их из своей жизни? Изломать себя напрочь ради непонятно какого идеала, просто перечеркнуть собственную личность, утопить ее в вине, вместо того чтобы жить в мире с самим собой,— как Энс? Или кончить так, как брат Полковника Майк,— может быть, единственный, кто оказался способен подняться над стереотипами поведения нашей семьи, и все же погибший героической смертью в тот день, когда приземлились Пришельцы? В твоем понимании быть Кармайклом для Тони означает, что он должен плясать от радости, зная, что его ожидает неминуемая смерть во время выполнения какой-то безумной миссии только потому, что его угораздило родиться в семье, помешанной на фанатической дисциплинированности и необходимости развивать бурную деятельность, даже не сообразуясь с логикой?