— Что тут происходит?
Командир даже не начал ругаться, а барду всё равно захотелось втянуть голову в плечи и слиться с бревенчатой стеной. Но за свои слова нужно было отвечать.
— Прошу прощения, это я виноват. Вспылил из-за пустяка. Больше не повторится…
— Непременно повторится, даже не думай зарекаться, — отмахнулся эльф, — или я ничего не знаю о бардах.
Элмерик поднял голову и сперва не поверил своим глазам: мастер Каллахан улыбался. Едва заметно, одними уголками губ, но это и в самом деле была улыбка.
— Присаживайтесь, — командир сделал приглашающий жест рукой и первым устроился во главе стола на кресле с резной спинкой.
К вечеру он сменил дорожные одежды на простую белую рубаху без рукавов, украшенную нитью тёмно-красного цвета. Вязь узора оплетала ворот, переходя на грудь и плечи. В косах блестело несколько хрустальных бусин, похожих на капли чистой воды.
— Это был не самый лёгкий день… — вздохнул мастер Дэррек, присаживаясь на лавку по правую руку от эльфа и одёргивая задравшийся на животе короткий колет.
— И завтрашний будет не лучше. Но этому знанию не должно омрачать нынешний вечер.
Элмерик немного помялся возле одной из лавок и всё-таки осмелился сесть на противоположном краю стола, прислонив трость к бревенчатой стене. Орсон, придержав меч, опустился рядом. Следующим плюхнулся Джерри. Его попытки вести себя как ни в чём не бывало выглядели смешно, если не сказать жалко. Никто не поверил бы в его спокойствие с такой напряженной спиной и сжатыми до боли челюстями.
Розмари случайно стукнула по столешнице блюдом с рыбным пирогом, и Соколята вздрогнули, как по команде.
— Совсем ты их застращал, Каллахан, — Дэррек укоризненно покачал головой.
Эльф пожал плечами:
— Не меня бояться надо.
— А кого? — подошедшая к нему Розмари едва не выронила из рук кувшин с вином, но Каллахан легко подхватил его и водрузил на стол. Элмерик готов был поклясться, что девушка сделала это нарочно.
— В первую очередь себя, — эльф повернулся к двери. — А вот, кстати, и остальные…
Элмерик успел было удивиться и даже обменяться непонимающими взглядами с Джеримэйном, когда в коридоре послышались шаги. Либо эльфийский слух был острее человеческого, либо Каллахан ведал иные способы почуять чужое присутствие.
— Шон, Патрик, Флориан, — не вставая, он приветствовал каждого входившего кивком. — Прошу к столу. Теперь, когда почти все в сборе, я предлагаю испить круговую.
— Не рановато ли? — поджал губы мастер Патрик.
Он выглядел осунувшимся и уставшим, из длинной седой косы выбились несколько прядей, глаза покраснели, а плечи сгорбились, будто от непосильной ноши. На ладонях красовалось несколько свежих ожогов, какие случаются, когда варишь зелья в большой спешке.
Мастер Флориан кивнул, соглашаясь. На этот раз молчаливый наставник явился один, не взяв с собой шумного ворона. На кухне было довольно тепло, но он не снял плащ. Более того — закутался в него целиком.
— А по мне так в самый раз, — рыцарь Сентября неожиданно встал на защиту Соколят.
Следуя примеру Каллахана, он тоже переоделся к ужину, оставшись в простых рубахе и тунике — полностью чёрных, как обычно. Элмерику было ужасно интересно, является ли это знаком траура, как у мастера Флориана, или же Сентябрь просто не признаёт иных цветов? И как он собирается ужинать в маске? Может, всё-таки снимет? Но рыцарь Сентября, к великому разочарованию барда, похоже, решил вовсе не есть.
— Ты всегда согласен с Каллаханом, кто бы сомневался. Но они ещё не прошли Посвящение, — проворчал мастер Патрик.
— Не важно. Они уже здесь. И готовы сражаться на нашей стороне. Этого вполне достаточно.
Каллахан кивнул рыцарю Сентября. Тот распустил завязки на кожаном мешке, достал серебряную чашу и подал её командиру. Некоторое время Каллахан молча изучал чеканный узор и старые вмятины. В его зрачках, как и в боках чаши, отражалось пламя свечей, блики на лице ещё больше заостряли тонкие черты. Сейчас он казался намного старше, чем днём.
Воцарилась тишина, которую нарушало только потрескивание дров в камине да свист зимнего ветра за окном. Где-то наверху хлопнула незакрытая ставня, и в тот же миг мастер Каллахан, словно очнувшись от оцепенения, заговорил нараспев:
— Небеса не принадлежат никому, кроме птиц, а соколы поднимаются выше всех над облаками. Их острый взгляд и точный удар хранят покой жителей королевства. Их храброе сердце и верность принадлежат королю, честь же — лишь им самим. Смерть может прервать полёт, но небо помнит каждого.