Бернард снова обернулся, но никого на галерее уже не было.
Обедал он уже в совсем сумрачном настроении. Что бы этот эпизод не значил, это всё явно случилось неспроста и наверняка будет иметь свои последствия. С другой стороны, если бы к Бернарду у начальства были какие-то претензии, уж они бы их наверняка высказали, а так — гадай, не гадай, один фиг не угадаешь.
На этом Бернард решил тягомотину прекращать, запихнув себя обратно в капсулу и запулив обратно в небо.
Впрочем, досужие мысли из головы лезть всё равно не желали, и работа, требовавшая изрядного сосредоточения, делаться тоже не желала.
Даже привычно выделывая головокружительные петли между построениями вирта и тянущимися ввысь рёбрами стапелей, Бернард никак не мог вновь сосредоточиться.
Это злило.
Ну вот не могли они посреди рабочей смены не лезть? Или уж наблюдали бы за ним через вирт, зачем-то им понадобилось вот так, лично?
Кое-как отмучившись остаток смены, Бернард на этот раз покинул капсулу в точности по расписанию, не оставшись даже напоследок повисеть на самом верху понаблюдать оттуда косые лучи склоняющегося к закату солнца, что красиво скользили вдоль самого края облаков.
Сегодня Бернарду было не до красот.
Его буквально выбросило к ступеням отбывающего шаттла.
Кем на самом деле были эти «близнецы»?
Что это за высокое начальство такое, которое втроём собирается, чтобы тебе ладонь на затылок возложить?
Если это та самая пресловутая Корпорация, то он ей зачем?
Простой инженер-строитель, звёзд с неба не хватающий, каких на планете не счесть. Так оставьте же его в покое.
Бернард провожал взглядом отвалившую «Лиму-167» чуть ли не со злобой.
И лишь поймав себя на этой интонации, неожиданно громко рассмеялся.
От дурак-то, дурак.
Напридумывал себе всякого. Майкл, пробирка.
Когда у тебя транскраниальный индуктор на полную мощность, вспышки ярких воспоминаний не редкость. В отличие от разных там «нюхачей», всякий прочий на этой планете имел полную возможность ощутить ту силу, с которой на тебя под действием стиму-техники накатывает. Образы, видения, ярчайшие воспоминания из далёкого детства, просто сильные эмоциональные моменты.
На высоте многим приходилось глушить в себе не относящуюся к работе ерунду при помощи помпы. Сниженный эмоциональный фон в их работе, конечно, не слишком хорош, поскольку снижает чувствительность высших центров принятия решений, но и галлюцинирующий наяву инженер это не то чтобы очень круто.
Вот и ему почудилось.
Бернарду разом полегчало. И главное чего разволновался-то? Правильно, потому что беспокоится. Говорили ему в консультации молодым отцам — привыкайте к чувству постоянного беспокойства. О настоящем, о будущем. Даже попросту о том, что было бы, если бы ваш ребёнок родился другим.
Ведь деторождение — это же словно безумная лотерея, где ты не просто бросаешь кости, ожидая, что же получится. Ты ставишь на кон целую будущую жизнь, и на самом деле почти ничего при этом не контролируешь.
Разве что генетические болезни и известные негативные мутации можно отсечь ещё на подходе, но даже так, каждый раз, когда Бернард смотрел на любопытную мордашку сына, он не уставал удивляться, как же им повезло с ребёнком.
Не потому, что тот был самым умным или самым спокойным, а потому что он был ровно таким, как надо. А остальное приложится.
За окном между тем бесшумно скользили погружающиеся в вечерний полумрак башни. Светлые жилые и тёмные индустриальные, они сливались на такой скорости в единый громоздкий горный массив, завороженно пережёвывающий пространство.
К собственному удивлению, Бернард лишь спустя полчаса сообразил, что по дороге даже не сунулся в вирт. Ничего, интервеб на этот раз подождёт. После треволнений рабочего дня если ему и хотелось как-то расслабиться, так это прикрыть на ночь парники, выпустить дронов сгонять дворовую птицу по домам, а самому разжечь стра-ашно не рекомендуемый во имя снижения карбонового следа камин и позвать домашних посидеть при его неверном свете, и чтобы Майкл ворковал у Бернарда на коленях под треск поленьев.
Сигнал «ай-би» догнал его уже у выхода под дебаркадер. Персональное. Срочное.
На самом краю горизонта догорала вечерняя заря, и Абантон уже погружался в темноту.