- К чему это вы подключились? - хриплым голосом спросил он. - Вы когда-нибудь проделывали такое раньше?
Дэмьен неторопливо покачал головой, не сомневаясь в том, что Таррант, даже не глядя на него, уловит его реакцию. Казалось, Охотник заполнял собой всю поляну, его присутствие распространялось и на окрестный лес, и даже за его пределы. И было в этом присутствии нечто вопросительное. Нет, не совсем вопросительное. Нечто... алчущее.
- Вы хоть поняли, что вам удалось накликать? - вновь спросил Таррант. Ему было трудно говорить, слова, казалось, душили его.
Дэмьен несколько замешкался с ответом.
- Силу, порожденную верой.
Это определение представлялось и ему самому в высшей степени неадекватным, но он не смог придумать ничего более внятного. Некоторые понятия просто не переводятся на человеческий язык.
Охотник медленно повернулся к нему. В призрачном свете Коры его лицо было бледным и испитым, как после тяжелой болезни - и телесной, и психической одновременно. И хотя Дэмьен понимал, что отчасти виною тому бледный туман, вьющийся на поляне, все равно это измученное лицо потрясло его. От одного взгляда на Тарранта священника бросило в дрожь.
- Примерно тысячу лет назад, - хриплым голосом начал Охотник, - я создал проект, которому предстояло изменить здешний мир. Подняв человеческую веру как меч, я вознамерился перестроить саму структуру базовых энергий планеты Эрна. Долгие годы я по одному собирал священные тексты - из числа тех немногих, что пережили Жертвоприношение, - добавлял к ним и другие, составленные впоследствии, - и так, слово за слово, фразу за фразой, ковал свое оружие. Это стало величайшим делом всей моей жизни делом, по сравнению с которым все остальное представляет собой разве что аккомпанемент. Я понял, что если на Земле и впрямь есть Бог, то нам, на Эрне, следует начать воздействовать на Фэа нашей верой до тех пор, пока наши мольбы не достигнут Его слуха. И если есть Бог, правящий всей вселенной, то к нему можно обратиться с коллективной мольбой такой силы, что Он непременно услышит нас. А если ни на Земле, ни в космосе нет Единого Бога - и никакого существа, способного взять на себя Его роль... тогда Бога должна сотворить сама вера. Властелина планеты Эрна, власть которого оказалась бы настолько безмерной, что перед ней померкло бы в своем значении даже Фэа. Таков был мой замысел. Нет, более того: это стало для меня смыслом существования. И если в конце концов я продал душу и выторговал за нее несколько лишних лет, то я поступил так не столько из страха перед смертью... Всеобщее невежество. Слепота. Неспособность увидеть, каким цветом взойдут мои посевы и какие затем принесут плоды. Проблема не-умирания была связана для меня с необходимостью наблюдать за течением столетий, наблюдать, как обращается человечество с тем, что я ему подарил, и по возможности приумножать это, развивать, совершенствовать, пока при помощи веры человек не сможет подчинить себе само Фэа. Это был план, настолько протяженный во времени, что он не вмещался в рамки одной-единственной жизни, а мне нестерпимо хотелось увидеть не только его воплощение, но и завершение. Вы понимаете, священник? Вот в жертву чему я принес свою человеческую сущность. Вот почему я уничтожил саму суть своего земного существования. Потому что мне хотелось узнать. Хотелось увидеть собственными глазами. Потому что мысль о том, что придется умереть в неведении, стала мне нестерпима. Потому что мне не хватило смелости смириться с этим. Вы меня понимаете?
Жар его речи - и его страданий - захлестнул Дэмьена своей волной; перед лицом такого потопа трудно было сконцентрироваться на голом смысле высказываний. Но мало-помалу пришло понимание - а вместе с пониманием и способность облечь его в словесную форму. Голосом, в котором чувствовался трепет и лишь отчасти страх, Дэмьен прошептал:
- Вы заглянули в лицо Господу нашему.
На мгновение Охотник уставился на него. Глаза его казались незрячими, тело дрожало.
- Нет, - прошептал он. - Я заглянул... я увидел... другое...
И он вновь отвернулся, всем телом припав к стволу дерева. Глаза его были закрыты, дышал он медленно и - казалось - с великим трудом.
- Вне всякого сомнения, что-то мы создали. Вера миллионов в конце концов достигла критической точки, в которой провозглашается нечто большее, чем она сама. Возможно, Бог и на самом деле есть, то есть Он был с самого начала, а возможно, мы создали Его своей волей. Но разве имеет значение то, каким образом это произошло? Главное заключается вот в чем: теперь в нашем мире действует активное начало, ранее в нем отсутствовавшее. И вы сами это почувствовали. Вы сами это увидели. Сила, настолько могущественная, что человеческому воображению не охватить ее. Сила, способная преобразить мир...
Он сбился с дыхания, Дэмьену показалось, что у Охотника начали дрожать даже плечи.
- Сказать вам, что я узнал и понял нынешней ночью? - прошептал Таррант. - На Эрне и впрямь есть Бог. И из-за того, кем я стал, каким я стал, из-за сделки, заключенной мною столько веков назад, я не смею поглядеть на Него. Такова награда за мои труды, преподобный Райс. Я не имею права полюбоваться их плодами. Я продал душу за то, чтобы узнать будущее, и только теперь понял, что именно эта сделка и обрекла меня на вечное невежество.
Он тяжело привалился к дереву; казалось, будто он испытывает физическую боль. Молчание обволакивало его подобно плащу и облачало подобно рыцарскому доспеху. В течение долгого времени Дэмьен не осмеливался нарушить это молчание, но в конце концов он произнес:
- Вам ничуть не меньше, чем мне, известно, что сделка вовсе не обязательно должна оказаться окончательной.
Охотник медленно повернулся к нему. Пряди белых волос, упав ему на чело, выглядели паутиной. С откровенным изумлением он фыркнул:
- Вы призываете меня к покаянию? После всего?
- Вам известно, что покаяться никогда не поздно, - мягко сказал Дэмьен. Сердце у него колотилось бешено, но голос сохранял хладнокровие. - Об этом сказано в ваших собственных трудах.
Какое-то время Джеральд Таррант простоял в молчании, пристально глядя на священника. И по этому взгляду было ясно: Охотник решил, что Дэмьен сошел с ума, это уж как минимум. Потом, заморгав, хриплым шепотом спросил:
- И вы действительно в это верите?
- Вам известно, что я в это верю.
- А вам известно, что означает для меня покаяние?.. Цена, которую мне придется за него заплатить?
- Я понимаю, что вам придется покончить со всем, к чему вы привыкли чуть ли не за целую тысячу лет. Но все же...
- Это означает смерть, преподобный Райс, только и всего! Мое тело прожило девятьсот лишних лет, так что же, по-вашему, случится, если я расторгну сделку, благодаря которой длится его существование? Что же, по-вашему, я как по волшебству перенесусь в дни моей юности и смогу продолжить прямо с того места, на котором остановился? Что-то я сомневаюсь в этом, священник. Сильно сомневаюсь.
- А разве смерть покажется столь уж невыносимой перспективой, если вам больше не будет угрожать ад?
Охотник покачал головой:
- Почему это он перестанет мне угрожать? Никогда не перестанет!
- Перечитайте ваши собственные труды, - напомнил Дэмьен. - "Сущность Единого Бога состоит в Милосердии, и Слово Его - прощение. И если мужчина или женщина самым искренним образом покаются..."
- Да понимаете ли вы, что означает для меня покаяние? Представляете себе это хотя бы приблизительно? - Теперь в голосе посвященного зазвучал гнев - гнев и отчаяние. - Это означает, что мне придется предстать перед Господом нашим и сказать ему: "Прошу прощения. За все. За все мои злодеяния, в которых я теперь горько раскаиваюсь. Будь это в моих силах, я вернулся бы в прошлое и искупил свою вину с тем, чтобы смерть смогла прийти за мной в надлежащий час. Мне хотелось бы, чтобы я умер в двадцать девять лет, когда передо мной еще не открылась картина грядущего. Мне хотелось бы, чтобы я умер раньше, чем ко мне низошло Видение, раньше, чем человечество обратилось к моим писаниям и истолковало их по-своему. Мне хотелось бы, чтобы я умер в неведении относительно того, во что превратится этот мир, хотелось бы, чтобы я покинул мир живущих раньше, чем научился разгадывать окружающие меня загадки..." Но этого, преподобный Райс, я сделать не могу. Со всей искренностью - не могу. Я могу произнести соответствующие слова, но не вкладывая в них подлинного смысла. И когда я все-таки умер бы, моей последней мыслью стала бы мысль о том, чего я не увижу из-за того, что воззвал к Господнему всепрощению. - Он презрительно хохотнул. - И вы действительно думаете, что это может сработать? Действительно думаете, что подобное упование может спасти меня?