— У меня свободен вечер, — сказал контр-адмирал, глядя в сторону. — Как ты думаешь, Мэй, если я попрошу, тебя отпустят со службы?
Мари вытерла руки замызганной ветошью. Машинное масло незаменимая вещь, но иногда действительно надоедает хуже горькой редьки.
— Наверное, отпустят, — отозвалась она. — А в чем дело?
— Сейчас, погоди. По дороге объясню.
Мастер смены только увидел адмиральскую ленту на лацкане и сразу кивнул: забирайте-забирайте рядовую Беккер, если вам надо, сэр. Так что через несколько минут они шагали к жилому отсеку механиков, представляя собой довольно забавное сочетание — Дасти был в форме, а Мари в рабочем комбинезоне.
— Я хочу пригласить тебя выпить, — сказал он, — у меня есть повод… даже два… а шумную компанию собирать не хочется.
— Я — скучная компания, — вздохнула Мари. — У меня отвратительное настроение.
— У меня тоже так себе, — ответил Дасти. — Будем наводить скуку друг на друга.
— Ну ладно… только приведу себя в человеческий вид.
— Конечно. Мне подождать в коридоре?
— Можешь и в комнате. Я сейчас.
Пока она шебуршала в ванной, он оглядывал каюту. Несколько девчонок в одной комнате — о, это знакомо. Цветочки и рюшечки в наличии. Чей-то лифчик на самом виду. У одной койки на тумбочке — целая батарея баночек и скляночек для умащивания физиономии. Неутомимы некоторые барышни в борьбе с мифическими неровностями кожи. У другой койки — стопка дисков с видеодрамами. Что там ниже, не разберешь, но на самой верхней обложке нечто розовое, с сердечками и целующейся парочкой. Наверняка слюнявая патока, неизвестно чем привлекающая иные женские сердца. Над третьей койкой вся стена увешана портретами чернокудрого Энтони Крауса в разных ролях — с плазмоганом, с арбалетом, с бокалом вина, с букетом роз, но везде с одинаковой сияющей улыбкой. А на тумбочке у Мэй засаленное руководство по ремонту двигателей, еще более засаленная рейховская книжка — корешок затерт до того, что название не разобрать, ясно только, что по-немецки, — а рядом лежат учебник астрографии и навигации для курсантов летных школ и надорванный пакетик ирисок. И лак для ногтей. Занятно, у нее ногти всегда сострижены короче некуда, зачем лак? Ну, женщина есть женщина, даже если она предпочитает считать себя не женщиной, а механиком.
Хлопнула дверь ванной, и, обернувшись, он очередной раз убедился — все-таки женщина. Потому что она надела юбку и блузку с отложным воротничком. И волосы не заплела, а заколола над ушами. Красивая девушка наша Мэри-Сью, механик и будущий пилот. А глаза невеселые. Что-то там у нее не так с Блюмхартом. И не спросишь. Ладно, адмирал, радуйся, что она совершенно свободна и может пойти с тобой посидеть в кафе в день твоего двадцативосьмилетия.
А чему там радоваться, если она несчастлива.
Не говоря уж о втором поводе.
— Ну, пойдем, — сказал он вслух.
В "Дикой рыбе" половина столиков была свободна — слишком рано. Так что они выбрали темноватый дальний угол. Подскочил официант, подал меню.
— Виски, — сказал Дасти. Вид у него был мрачный.
Мари поколебалась и заказала белое вино.
— За что пьем? — поинтересовалась она, когда перед ними появились стаканы. — За здравие… или за упокой?
Дасти медлил с ответом.
— Что случилось? — спросила она прямо.
— Я сказал тебе: у меня два повода. — Он помолчал еще. — И ты угадала. Один — за здравие. Мое. Мне сегодня двадцать восемь. Другой — за упокой. — И замолк снова.
— Так, — сказала Мари. — Давай по мере поступления. Твое здоровье, Дасти.
Чокнулись. Она пригубила, он в два глотка осушил стакан. Налил снова. Сидел, не поднимая глаз. Пришлось снова тянуть его за язык.
— Кто умер?
— Совершенно чужой человек. И даже более того — враг… только вот паршиво от этого — не могу сказать как.
Вздохнул и уронил наконец:
— Рейхсадмирал Зигфрид Кирхайс.
Мари растерялась. Ну да… она видела его на экране тогда — почти год прошел. Он прилетал на Изерлон для переговоров. С тех пор столько всего было, казалось, не год — лет десять уместилось. Красивый юноша. Говорили, талантливый. Умница. Честный человек и яркая индивидуальность, заметная даже на фоне его гениального друга, вечной головной боли всего Альянса, — герцога Лоэнграмма. Жаль, что он умер так рано… но с чего так переживать Дасти Аттенборо, ни разу с адмиралом не встречавшемуся? Или?..
— Ты его знал? — осторожно спросила она.
— Нет, — ответил Дасти. — Видел один раз… Ну, давай. Не чокаясь.
— Ладно, — недоуменно отозвалась Мари. — Давай…
Сидели, молчали. Мари ждала объяснений, Дасти подбирал слова.
— Вижу, ты не понимаешь, — сказал он, решившись. — Попробую объяснить. Это, конечно, одни догадки… но это был именно тот человек, на которого следовало бы полагаться. Разумный, а что самое важное — спокойный. Я боюсь, Мэй, что вся Галактика потеряла вместе с адмиралом Кирхайсом тормоза. Я боюсь, что Лоэнграмм начнет крушить мебель в галактических масштабах. Говорят, покойный был его близким другом… Что-то у них там назревает.
— Война? — спросила Мари.
— Сумасшедшая война, — вздохнул Дасти. — Просто война у нас сто пятьдесят лет. В последнее время она стала новой войной… но наметились некоторые шансы. То, о чем бессмысленно было говорить с Рейхом Гольденбаумов, можно было бы попробовать обсудить с намечающимся новым Рейхом. И хорошо бы именно с адмиралом Кирхайсом. А теперь — увы… И понимаю я прекрасно, Мэй, что это, в сущности, не мое дело. Но хреново — нет слов. Так что давай еще раз за покойного… и за разум оставшихся в живых.
Мари сдвинула брови.
— А чокаться за это надо или нет, Дасти?
— А черт его знает.
— Тогда разделим тост пополам. Идет? Отдельно за покойного, отдельно за разум. Чтобы не сглазить.
Дасти хмыкнул.
— Я правильно выбрал собутыльника… собутыльницу. Ну… поехали.
Выпили за адмирала Кирхайса. Выпили за разум. Потом выпили еще раз — за то, чтобы будущее было светлее, чем кажется из этого темного угла. Потом вспомнили, что был же и первый повод.
К седьмому тосту Мари усидела наконец свой стакан, а контр-адмирал Аттенборо основательно набрался и забыл о проблемах Галактики. Через какое-то время он обнаружил, что рассказывает о сестрах и племянниках, о папе с мамой и даже о том, как папа посчитал его, Дасти, реинкарнацией дедушки-адмирала и к чему это привело.
— Не так уж и неправ был папа-то, — Мэй улыбнулась, и глаза посветлели, — смотри, ты уже тоже в адмиральском чине. Дедушка-милитарист, небось, тобой гордится из Валгаллы.
— Если дедушка — это я, — глубокомысленно заявил Дасти, — то он гордится мной прямо изнутри меня. Только я почему-то этого не чувствую. Дед, ты где? — он похлопал себя по животу, оглянулся через одно плечо, через другое, потряс головой. — Не отвечает. Прячется… Да ну его… Еще захочет стрелять, а тут мирное общественное место. Как представлю, что он просыпается и вопит: "огонь!"… Думаю, ему хватит. Может, он уже пьян и спит.
"Вот и славно, что спит", — подумала Мари. У нее вдруг возникло странное подозрение, что это дедушка пил за упокой Кирхайса, — вероятно, она тоже слегка окосела. А Дасти — вот он. Язык слегка запинается, но физиономия больше не мрачная, а привычно ехидная.
— Пойдем лучше гулять, — предложила она. — Захотим напоить дедушку — зайдем еще куда-нибудь.
Но дедушку они больше не поили. Бродили по улочкам, разговаривали о пустяках, и Мари не замечала, что все чаще упоминает Райнера и что Дасти, постепенно трезвея, сникает. Когда наконец расстались у жилого блока, она помахала рукой на прощание и побежала домой, ощущая подзабытую легкость на душе. Это потом она сообразит, что сказала контр-адмиралу Аттенборо гораздо больше, чем собиралась. И не поймет, что тем самым прочно переключила его с мировых проблем на проблему совсем другого уровня.
Контр-адмирал, распрощавшись с собутыльницей, вздохнул и побрел к себе, ссутулив плечи. Но причиной уныния были вовсе не судьбы родины. Не твой кусок, парень, — думал контр-адмирал. — И нечего облизыватся. Разговаривать за жизнь — это пожалуйста, на это ты годен. Ну и ладно. Будем дружить, как дружили. А там видно будет. В конце концов, если терпеливо выслушивать девушку, глядишь, однажды она заметит и тебя.