— Ты теперь не мать-одиночка, а мужняя жена. Ну-ка прекрати комплексовать на ровном месте. Наша задача — найти их и поставить в известность, а дальше им и флаг в руки. Если они вздумают ссориться с тобой, иметь с ними дело буду я. Но с чего им обижаться на тебя? Я б на их месте был благодарен. Отставить нервы, капрал. Ты теперь адмиральша.
Блюмхарты обнаружились на Пальмленде, в тихом городишке под названием Салливан. Миссис Блюмхарт, все еще красивая немолодая дама, настороженно смотрела с экрана комма, и непонятно было, лицо ее кривится от волнения — или помехи искажают изображение. Мари, запинаясь, пыталась объяснить, кто она такая, и если бы не Дасти, стоявший за ее спиной, положив руки ей на плечи, неизвестно, хватило бы ей духу… наверное, нет. Женщина с той стороны экрана слушала напряженно, потом ее губы задрожали, и она оборвала Мари на полуслове:
— Ребенок? Ребенок Райнера? Девочка, да где ж ты была столько времени! Эрих, иди сюда! Эрих!…Как тебя зовут — Мария Сюзанна? Эрих, смотри, это Мария Сюзанна…
Дасти вышел и вернулся с Рэнни на руках.
— А это Райнер Леонард, — сказала Мари, принимая малыша из его рук. — Рэнни, поздоровайся.
— Пивет, — охотно сказал Рэнни, оглядываясь на мать.
С той стороны системы Баалат донеслось рыдание. Миссис Блюмхарт всхлипывала, уткнувшись в плечо мистера Блюмхарта.
Вот так выглядел бы Райнер в шестьдесят.
В декабре 803 года рутинное судебное заседание вынесло вердикт — присвоить Райнеру Леонарду Беккеру 801 года рождения, гражданину Баалатской автономии, фамилию его отца. Формально требовались показания двух свидетелей о совместном проживании и ведении хозяйства неженатыми родителями Райнера Леонарда, и вообще-то можно было бы это дело оспорить… но когда в роли свидетелей готовы выступить президент, премьер-министр и министр финансов, не считая сошек помельче, кто ж будет возражать?
Как говорит Дасти, "а это мои дети от Мэй и наш с Мэй сын от Блюмхарта".
На большой любви я поставила крест и накрыла ее могилку большим серым камнем, уверенная, что зелень на нем просто не выживет. Какая уж тут любовь — есть дела поважнее. Тут явился Дасти — и выяснилось вдруг, что это вовсе не камень, это ледяная глыба, и когда она начала таять и потекла мутными ручейками, я попросту испугалась. И с перепугу отпихивала его, шипела и брыкалась, норовила закопаться под привычный холодный холмик — а упрямец Аттенборо не отпускал рук, даже если они коченели. И лед все таял, глыба все уменьшалась, — и однажды в ушах загудело половодье, а когда вода схлынула, на месте серого могильного камня обнаружился бледный, но живой росток — и потянулся к теплу и свету.
Привычная картина мира опрокинулась, перевернулась вверх дном, рассыпалась и сложилась снова — в другой, новый для меня, незнакомый узор. Я могла бы заметить, если б хотела, давным-давно. Каролин, оказывается, знала. И Аннелиза догадывалась. И — вот уж чего никак не ожидала — Поплан. И ни один не проболтался. Это они-то, с их длинными языками. Фантастика.
Каролин сумела выбраться на нашу свадьбу, Аннелиза — нет, она все еще на Шампуле. Изредка от нее приходят весточки. Пишет, что непременно как-нибудь вырвется в гости к нам на Хайнессен, но сейчас занята по горло. Да она все время занята в своем госпитале по самое не могу. Медицина оказалась делом ее жизни, — никому в голову не приходило, что так случится, меньше всего ей самой. Со своим Стефаном она разругалась еще в 800 году, и теперь у нее роман с кем-то из врачей, кажется, с хирургом… или с рентгенологом, не помню точно. Когда-нибудь, может быть, ей все-таки повезет найти мужчину навсегда, а не на пару лет. Впрочем, не знаю, хочет ли она этого? это мне, счастливой матери семейства, хочется всех переженить.
Дасти сидит за столом и делает вид, что думает о работе. Судя по мечтательному взгляду, просто витает в облаках. На листе бумаги перед ним все еще не появилось ни строки. Ладно, притворимся пока, будто так и надо. Но если к обеду ничего не созреет, придется намекнуть, что книги сами себя все-таки не пишут. Нужно посредство человека, вылавливающего слова из эфира и складывающего их во фразы. Он умеет.
"Из пижонства и прихоти" выдержала четыре издания. Помню, как он прибежал, размахивая сигнальным экземпляром, светясь всеми своими веснушками, волосы встрепаны, в глазах восторг: "Мэй, смотри!" — прямо как Рэнни: "Мама, смотри, как я умею!" В некоторых отношениях мужчины не взрослеют никогда. Наверно, и к лучшему — на что мне нужен насквозь взрослый зануда? я бы завяла от тоски. Фотография на задней обложке смешная. Он там суров, — настоящий полководец, — с вице-адмиральскими погонами, берет набекрень. Где и нашли-то такую, обычно он на фотографиях ехиден до невозможности. И все регалии, а как же. Думаю, половину продаж сделала биографическая справка об авторе — от "самого молодого адмирала в истории Альянса" до "очевидца и участника событий", невозможно пафосная. Но на самом деле книга хороша сама по себе, несмотря на военные и политические заслуги автора. И даже несмотря на бравый вид. Я ему так и сказала.
Потом были два романа, три повести и сборник рассказов. Стихи он не издает и старается никому не показывать, ну я-то вижу и знаю… прозаик он, по-моему, очень хороший, а поэт — так себе. Хотя бывают всплески.
Сидит, смотрит на летящие по ветру вишневые лепестки, грызет ручку, мысли явно бродят где-то очень далеко отсюда. Большой соблазн подойти и помахать рукой перед глазами, чтобы очнулся. Но не буду. Сам прилетит с глаголом в зубах, и скорее всего, это будет талантливо.
Все-все, Мелли, уже готово. Ну-ка, ам!.. Как говорит наш папа, прожорливая маленькая гусеница… Можно подумать, я не слышу.
Дети растут, а миссис Бьюкок стареет — время неумолимо. Ей уже не хватает сил суетиться по дому с утра до вечера, и все чаще она задремывает посреди разговора. Что же делать.
Она любимая бабушка, к ней бегут с радостями и горестями, за лаской, за светом, за утешением и теплом, за сказками и даже за идеями для игр. Райнер советуется с ней по военным вопросам чуть ли не чаще, чем с Дасти. Мег пристает: заплети косичку, у мамы не получается так, как надо. Морин требует нарисовать ежика, бабочку и собачку. Мелли ничего не требует, поскольку еще не умеет, зато обнимает за шею и слюнявит щеку.
Что ни говори, а четверо внуков — это богатство.
Бабушкой быть хорошо. Можно просто любить их изо всех сил и баловать, не оглядываясь на педагогические принципы. Для воспитания есть родители. Бабушки созданы для любви.
Сил бы побольше, конечно, и годков бы скинуть… Десятка два, а то и три.
Жаль, Александр не дожил, порадовался бы вместе с ней.
Все-таки счастье — в детях.
Вон они, возятся у ручья под вишнями. Темная голова — Рэнни, две светлых — Мег и Морин. Обе русые и веснушчатые, как положено отпрыскам семейства Аттенборо. Мелли тоже светленькая, веснушек пока не видать, может быть, для разнообразия их и не будет?
Тепло, Рэнни в шортах и майке, Морин тоже, а Мег в белом платьице… ну, по крайней мере с утра оно еще было белым, сейчас уже наверняка все в глине. Она любит наряжаться, как положено особе женского пола, но лезть в грязь вслед за старшим братом это ей не мешает. Вот, пожалуйста, встала на четвереньки и запустила в ручей обе руки. Морин к нарядам равнодушна, надето что-то — и ладно. А покопаться в земле — вообще милое дело. Явятся к обеду три поросенка…
Что ж они все-таки там делают? Дасти встает, выходит на крыльцо, всматривается, прищурившись.
Они пускают кораблики, складывая их из бумаги. Рэнни недавно освоил это искусство. Тааак…
— Мэй, они дерут страницы из книжки, — говорит Дасти, оглядываясь на жену. — Пресечь?
Мари зачерпывает золотой рейховской ложечкой фруктовое пюре.
— А, это мой старый учебник, — отвечает она рассеянно, засовывая ложку в разинутый ротишко Мелли. — Пусть их. Я разрешила.