– Ты уснул, что ли?
Виктор открыл глаза и увидел летящее навстречу шоссе, сосны, освещенные солнцем, стояли на вересковых пригорках, между стволами летали сороки и трясогузки.
– …А потом Сиркка говорит…
– Кто? – не понял Виктор.
– Жена моя шведская. Хотя какая она шведка? Финка, только родилась здесь – в Шеллефтео. Это на севере. Так вот, она заявляет: хватит тебе жить на пособие. Покупаю машину, а ты будешь на ней зарабатывать. Через год вернешь мне мои деньги за «Вольво» плюс банковский процент.
– Ты представляешь, – возмущался водитель, – она мне товарный кредит предоставила!
– Симпатичная? – поинтересовался Подрезов.
– Угу, – усмехнулся таксист, – для финки. Хотя выглядит она неплохо для сорока восьми лет. Но мне-то тридцать пять, и я к другой семейной жизни привык. Чтобы все общее: машина, квартира, постель, друзья и деньги, конечно. Да я бы этой Сиркке все бы до копейки отдавал, даже чаевые, только чтобы по-человечески у нас было. А то купишь, бывало, у наших туристов бутылку водки, домой принесешь, ставишь на стол, ищешь в холодильнике закуску для себя, жены. А она уже из комнаты орет: Алекс, ты что, алкоголик? И ставит бутылку в бар – пусть будет там до праздника. А в баре уже этих бутылок столько! Не выдержал однажды – купил удочку, прихватил литровую «Пшеничной» и на озерцо. Удилище в берег воткнул, разложил на газетке колбаску, сырок, огурчики. Рядом в десяти шагах мужик рыбачит. Я ему бутылку показал – подваливай, дескать. Тот спиннинг свой прихватил и смылся. Я и двух стаканчиков пропустить не успел, полиция подъезжает. Покажите Вашу лицензию на лов рыбы! И потом – распитие спиртных напитков в общественном месте. Отобрали у меня удочку, бутылку, привезли в участок и штраф выписали – почти месяц потом вкалывал, чтобы его отработать. Бросил бы все и уехал. А куда?
Таксист бросил взгляд на клюющего носом Виктора и спросил:
– А ты зачем сюда приехал? Если от проблем бежишь, то здесь их у тебя будет еще больше. Не для нас эта жизнь.
Расставались они почти друзьями. На прощанье водитель сунул Подрезову визитку:
– Будешь в Стокгольме – звони. Посидим где-нибудь, родину вспомним.
Свен Юханссен жил в кирпичном коттедже на окраине Гетеборга. За улочкой с одинаковыми красными домиками виднелись сосны и бледные воды пролива Каттегат. Вокруг было безлюдно и тихо, только ровные верхушки стриженых придорожных кустов подрагивали от легкого ветра, пахнущего морскими водорослями. Виктор несколько раз надавил на кнопку звонка, висящего рядом с калиткой, но из дома никто не вышел, даже шторы за окнами не шевельнулись. Никого.
Чтобы как-то убить среднеевропейское время, Виктор побрел по ровной асфальтовой дорожке, пока, наконец, не вышел на окраину поселка, где находилась автозаправочная станция и маленькое кафе. За короткой барной стойкой скучал высокий блондин лет тридцати: похоже, посетители не часто заглядывали сюда.
– Кофе, – сказал Подрезов, но, увидев печальные глаза бармена, исправился: – Пиво, сосиски и сэндвич.
За окнами плескалось море, и оно было совсем близко. Белый пароход, плывущий неизвестно куда, скользил мимо неторопливо, освещаемый лучами начинающего вечереть солнца. Потом прошла плоская баржа, груженная лесом. Блестели белые бока берез, и чайки крутились возле борта – кто-то, как видно, с борта бросал птицам куски хлеба.
– Еще пива? – с надеждой спросил бармен.
– Нет, – покачал головой Подрезов.
– Вы кого-нибудь ждете?
Рослый блондин видел, что посетитель не приехал на машине, и, стало быть, можно надеяться, что сейчас сюда придут и его знакомые.
– Здесь живут Ваши друзья?
Виктор кивнул и сказал:
– Свен, Юханссен.
– О-о, – удивился бармен, – большой человек – работает на «Вольво».
И тут же, поняв свою ошибку, исчез за стойкой, присев на низенький стульчик, так что из-за блюдечка для мелочи торчала лишь его соломенная макушка. Конечно, глупо говорить другу господина Юханссена, где тот работает. Вскоре в поселок потянулись автомобили: рабочий день закончился, люди возвращались домой. Подрезов подошел к стойке и достал деньги.
– Вы из России? – обратился к нему бармен.
И услышав утвердительный ответ, перешел на русский.
– А я из Эстонии. Купил вот бензоколонку, кафетерий – думал, прибыль будет, но нет: здесь еще хуже, чем дома. Очень скучно и налоги большие.
– Семья тоже здесь? – спросил Виктор.
– Нет, жена посмотрела на местную жизнь и вернулась в Таллинн. Я ей звоню иногда.
Эстонец положил на блюдечко сдачу, но Подрезов уже шел к выходу.
– Заходите, – крикнул ему вслед владелец бензоколонки. – Меня зовут Валтер.
2
Свен второй день подряд был счастлив: у него родился сын, и потому молодой отец выглядел так, словно он только вчера вылез из африканской ямы. Поначалу он не мог понять, кто к нему приехал, затем он спросил Виктора, куда тот исчез вчера из ресторана. Но, услышав, что русский друг только сегодня прибыл в Швецию, удивился:
– Ты звонил в калитку, а я не открыл? Почему?
Юханссен задумался и спросил гостя:
– Может быть, я спал?
Тут же он стал предлагать поехать в клинику поглядеть на сына, но Подрезов отговорил его, сказав, что лучше это сделать в другой раз, а пока у новорожденных еще слаба психика, чтобы смотреть на монстров. Но Кристин они все-таки позвонили, и жена Све-на очень обрадовалась, что у того, наконец-то, появился переводчик, а то она второй день не может понять, о чем мычит в трубку ее благоверный.
Не было ни жареных стейков из мяса крокодила, ни фейерверков во дворе, ни шведских народных песен за столом. День закатился за пролив Каттегат, когда Свен уже давно спал. На улицах поселка было пустынно, не горели и окна кирпичных коттеджей; а чего их включать – и без того светло: ночь-то белая. Возле ленивой волны Виктор скинул ботинки и долго бродил по воде, даже не подвернув брюки. Постепенно серый сумрак покрыл и море и берег, ненадолго свет померк, и горизонт исчез, небольшой ветерок гнал волны к берегу, и белая пена заворачивалась на их гребнях, словно светлые кудряшки подрагивали в темноте, напоминая о той, которую хотелось забыть навсегда или вернуться к ней прямо сейчас.
Босиком, неся в руках своих башмаки, Подрезов шел к дому Юханссенов, чувствуя, что к мокрым ступням прилипла сосновая хвоя. Фонари светились лишь на автозаправочной станции, но свет их был экономным и тусклым, так же бледно светились окошки маленького бара, в котором, согнув свое тело над стойкой, пил водку высокий блондин. Откуда-то из-за темной полосы стриженых кустов выскочила гетеборгс-кая овчарка и стала крутиться под ногами Виктора. Так и дошли они вдвоем до калитки. Собака прошмыгнула во двор и стала поджидать человека у крыльца, помахивая хвостом. Но в дом дворняга заходить не стала, потом, проглотив вынесенную человеком колбасу, улеглась тут же, возле ступенек. И когда Подрезов наклонился, чтобы погладить ее, собака перевернулась на спину, замерев и подставив светлый живот. Отвыкнувший от ласки пес нутром понял, что этот великан не ударит ее, что он не такой, как большинство людей, которые сначала бросят кусок еды, а потом пнут ногой. Человек чесал собачий живот и думал почти то же самое.
– Мы с тобой одинаковые, – наконец сказал он, – у меня тоже никого нет, я не знаю, где мой дом и какие блохи будут кусать меня завтра. Но выть на луну – самое последнее дело, и потому лежи здесь спокойно.
Пес, конечно, не понимал по-русски, но все равно закрыл глаза и дрыгал лапой от удовольствия.
Юханссен оказался верным другом, хотя Виктор и не сомневался в нем: за полгода путешествия по африканским ямам и тюрьмам человека легко узнаешь, чтобы уже потом не ошибиться никогда. Узнав, что Подрезов в ближайшее время не собирается возвращаться в Россию, он тут же предложил ему работу в своем офисе, но Виктор только рукой махнул и через неделю уже трудился на испытательном стенде, ковыряясь в моторах грузовиков, после того как машины подвергались разным нагрузкам. Грузовики, например, гоняли даже по трассе, в асфальтовом покрытии которой специальная и очень дорогая техника сделала трещины, выбоины и даже неглубокие ямы. Водители-испытатели получали надбавки к своему окладу за тяжелую и опасную работу. Неплохо платили и механикам, а потому, устроившись на работу, Подрезов снял себе небольшую квартирку, куда сразу же переехал. Не один, конечно, а со своей собакой. Место было тихое; честно говоря, в Швеции и нет шумных мест. Неподалеку был рынок, на котором эмигранты – боснийские мусульмане продавали овощи и фрукты, но и там все было пристойно и чисто. Все складывалось замечательно, особенно для пса, которого пришлось, правда, сводить в ветеринарную клинику, где ему сделали прививки. Ветеринар заодно продал ошейник с собачьим номером и сказал, что пес молодой: год-полтора от силы. А вот породу шведский специалист определить не мог, сказал только, что лапландская кровь угадывается, но вот глаза! Глаза у подрезовского питомца и впрямь были необычные – раскосые, как у монголов. Поэтому Виктор и назвал пса Тугриком. А тому кличка понравилась, и он отзывался на нее звонким лаем. Тугрик был и в самом деле похож на лайку: не такой лохматый, конечно, как четвероногие обитатели заснеженных просторов, а хвост у него вообще был как сосулька, но зато уши стояли торчком и кошек во дворе он исправно загонял на деревья, удивляясь только, почему хозяин не хочет прихватить с собой парочку на обед или, скажем, на ужин.