— Всех отправить, — пообещал кенгуру.
Толстый положил под ноги графу Орловскому зеленый шарик, а сам опасливо на него покосился. Зеленый шарик неожиданно завертелся, и пространство под ногами графа Орловского принялось видоизменяться. Граф хотел было дернуться, но сдержался, несмотря на то, что его ноги начали видоизменяться вместе с остальным пространством.
Из образовавшейся пространственно-временной дыры высунулся прозрачный щуп со светящимися отростками и как будто огляделся. После чего стремительным рывком ухватил за ноги очаровательную Люсьену и принялся втягивать в дыру. Вскрикнув, за Люсьену одновременно ухватились ее муж Андрей и ее отец Озерецкий, пытаясь противодействовать прозрачному щупу, который явно ошибся в своих действиях. Хватать за ноги следовало, разумеется, не Люсьену, а графа Орловского.
Прозрачный щуп со своими светящимися отростками оказался глух к крикам и увещеваниям. Когда к Люсьене прицепились Андрей с Озерецким, щуп лишь немного напрягся, после чего, легко преодолев сопротивление, втянул Люсьену внутрь клубящегося, мерцающегося и перекатывающегося пространства-времени. В попытках помочь, за ноги Андрея ухватилась горничная, а следом за ней женщина из светового луча. Естественно, они не помогли, разве что в ответ на их непременные женские визги святящиеся отростки прозрачного щупа недовольно зашевелились.
Граф Орловский, не веря своим глазам, наблюдал, как вместо него в протечку во времени втягиваются совершено посторонние люди. При этом протечка находилась у него под ногами, причем эти ноги составляли с протечкой фактически одно целое.
Орловский бросил вопросительный взгляд на кенгуру, и по отпавшей челюсти на вытянутом кенгурином лице понял, что произошедшее является неожиданностью для самого создателя вселенной.
— Твою ж мать! — высказался граф словами народной мудрости.
После чего ухватился за ногу почти исчезнувшей в пространстве-времени горничной, не забыв при этом обнять другой рукой поклажу. Не без удовольствия Григорий Орловский ощутил, как его засасывает в протечку вслед за товарищами.
Орловский уже не мог видеть, как после его исчезновения челюсть Толстого возвратилась на место. Кенгуру немного постоял, разглядывая опустевшую гостиную, почесал короткой передней лапой живот и произнес раздумчиво:
— Полный швахомбрий.
Глава 3
Я, сразу после
Оказавшись внутри протечки во времени, я перестал контролировать себя, в том смысле, что перестал ощущать свое тело. По идее, моя рука должно было держаться за Люськин подол, но я не ощущал своей руки и не различал ни Люськи, ни ее подола. Зато ощущал свой внутренний голос, причем во множественном числе.
«Куда направляешься, дурья башка?» — спросил у меня первый внутренний голос.
«А ты до него не доматывайся, а то хуже будет», — заступился за меня второй внутренний голос.
На что третий внутренний голос ответил:
«Кто до кого доматывается, это еще вопрос».
«Сколько же вас?» — поинтересовался я.
«Много!» — вскричала, причем разными тембрами, целая толпа внутренних голосов.
Даже не знаю, сколько их было, но никак не меньше сотни.
«Может, мне слово дадите?» — попросил я.
«А ты кто такой?» — заорал кто-то из толпы.
«Я ваш хозяин, центральный элемент нашего сознания», — пояснил я сдержанно.
Поднялся страшный гам. Внутренние голоса спорили, можно ли мне верить и не являюсь ли я одним из внутренних голосов, который только притворяется центральным элементом сознания, желая выгадать на своей лжи определенные привилегии.
Не желая вступать со своими внутренними голосами в пререкания, я отлетел от этой кучи-малы подальше и закружился в дожде светящихся солнечных отблесков. Внезапно внутренние голоса, один за другим, вырываемые неодолимой силой из общей массы, начали ко мне присоединяться. Я понял, что объявили посадку.
Моя догадка оказалась верной. Когда последние из внутренних голосов были сметены в мою сторону ураганом солнечных точек, вследствие чего я обрел желанную целостность, крутящаяся труба, в которой я все это время находился, буквально выплюнула меня на земную поверхность.
Взвыв последний раз, крутящаяся труба рассосалась в пространстве и исчезла, оставив после себя мириады сверкающих алмазов. Это была снежная пыль, поднятая в воздух моим падением. Не только моим, разумеется. Поблизости от меня находились фигуры, ворочающие головами и отряхивающиеся от снега.
Пересчет по головам показал наличие всех, присутствовавших в гостиной на момент ошибочной отправки:
1) граф Григорий Орловский — тот, кому и надлежало сюда отправиться, в отличие от остальных;
2) я, Андрей Березкин, сознательный путешественник во времени;
3) моя жена по 1812 году Люси Озерецкая;
4) ее горничная Натали;
5) ее отец, министр государственных имуществ Иван Платонович Озерецкий, мой тесть;
6) моя подруга Катька, случайная путешественница во времени.
Толстый предупреждал, что вследствие протечек путь может оказаться ошибочным, но, насколько я понял, до этого даже не дошло. Дурацкий световой щуп утащил нас в пространственно-временную дыру, для нас (за исключением графа Орловского, разумеется) совершенно не предназначенную.
— Орловский?
— Андрей, ты здесь?
— Люська?
— Барыня? Да вот же она.
— Я тут. Со мной все в порядке.
— Рад слышать, доча.
— Катька, ты где?
— Я тут.
Сгрудившись в кучу, по колено в снегу, мы огляделись.
Мы находились в горах, причем весьма высоких. Вершины, увенчанные ледяными коронами, возвышались повсюду, куда ни кинь взор. По счастью, упали мы не на самую вершину, а на относительно ровное место — плато, вероятно, — однако наше положение было воистину плачевным. Определить, в каком времени мы находимся, было решительно невозможно: вокруг царило настоящее безвременье.
Но опасно было не безвременье, а холод, начинавший пробирать до костей.
— Григорий, первертор с тобой? — спросил я, начиная стучать зубами.
Граф вытащил первертор из кармана.
— Вызывай.
Из спасительного отверстия, прямо на снег, полилась розовая субстанция, протаивая под собой небольшую проплешину.
— Вызывать? — заинтересованно спросил Толстый, сформировавшись.
Он попытался подпрыгнуть, но провалился в снег по самую сумку.
— Забрасывай нас в другое место, ежкин кот!
— Протечка найтить здесь, — обиженно пояснил Толстый, принюхиваясь к снегу.
— Нет здесь никакой протечки! — заорал я. — Мы здесь все замерзнем, тогда тебе полный швахомбрий наступит. Немедленно перемести нас в более теплое место, а еще лучше обратно в Петербург, в 1812 год.
— Не перемещать, — пояснил Толстый. — Цилинистый вздуропак взрываться. Бум-бум-бум. Вы найтить протечка, тогда перемещать.
— Шарик зеленый давай, — взмолился я. — Который вертится. Лучше мы еще раз переместимся.
— Не перемещать. Нельзя перемещать.
Толстый виновато потянулся хвостом к первертору и начал потихоньку втягиваться вовнутрь. По собственной инициативе, такая сволочь.
— Стой, как там тебя! — заорал я. — Бриик-Боо, кажется… Теплую одежду хотя бы принеси.
Толстый втянулся уже по плечи, но все же напомнил, давно знакомое:
— Найтить протечка, иначе вселенный демонтировать.
После чего окончательно скрылся в отверстии.
— Бери, Андрей. У тебя с ним лучше получается беседовать.
Орловский стоически возвратил мне первертор, а сам принялся распаковывать багаж.
— На шесть человек я не рассчитывал, — с улыбкой извинения произнес граф. — Но кое-что из теплых вещей предложить могу.
После чего из саквояжа были извлечены пара теплых курток и пара демисезонных курток, пара одеял и несколько комплектов теплого мужского нижнего белья.
— Одевайтесь, иначе замерзнете.
В результате распределения Люське с Катькой достались теплые куртки, Натали и Ивану Платоновичу — демисезонные куртки вкупе с одеялами. Мы с графом удовольствовались его нижним бельем, приобретя весьма пикантный вид. На головы накрутили какие-то тряпки, разорванные из еще одного предмета графского гардероба. Впрочем, нам было нее до модных изысков. Следовало как можно быстрее спуститься с гор. В долине климат должен оказаться более теплым, никто в этом не сомневался. Однако, до долины нужно еще добраться, желательно живым.