Это заявление парадоксально развеяло опасения, лица просветлели даже у тех, что являлся на занятия нехотя, ленясь и избегая физической нагрузки. Стабильность важнее комфорта.
— Пойдем, Мих, проверим, как там наши подопечные.
Может, это и не педагогично — таскать ребенка к ушибкам, но они его любят. Насколько могут. А он, хотя и напрягается от их странностей, но лучше меня с ними ладит. Он добрый. Иногда это важнее.
— Здравствуй, Дима. Как ты сегодня?
— Драсть.
Сидит, смотрит мимо. Видит Миху — и расплывается в улыбке.
— Миша! Пришёл!
— Привет! — говорит смущённый Миха.
Ему немного неловко, что взрослый парень — Диме семнадцать — ведёт себя, как его ровесник. Это нарушает чувство детской возрастной иерархии.
— Повирим? — спрашивает Дима, глядя на него с надеждой.
— Пап, можно?
— Конечно. Я пока остальных обойду.
Миха запрыгнул к Диме на кровать, поджал под себя ноги и жестом создал какую-то невидимую мне проекцию. Парень тихо засмеялся, что для унылых и депрессивных, погруженных в себя ушибков — вообще нонсенс.
Миха молодец. И Дима, в общем, тоже. Они все ничего ребята, просто им не повезло. Многим не повезло.
Мне тоже.
— Рита? Можно?
Осторожно заглядываю, не получив ответа на стук. Но она никогда не отвечает.
— Заходите. Только я смотреть на вас не буду, ладно?
— Как хочешь. Я просто проведать.
— Садитесь тут.
Она лежит, повернувшись лицом к стене, поджав к груди колени. Хлопает ладонью сзади себя.
Осторожно присаживаюсь, она прижимается ко мне спиной. Ей пятнадцать, очень худая брюнетка с остро выпирающими позвонками. Узкое правильное лицо с прямым тонким носом, а её глаз я никогда не видел.
— Ты ела сегодня?
— Да. Тётя Тоня приносила оладушки.
— Вкусные?
— Да. Наверное. Оладушки ведь должны быть вкусными?
— В этом их смысл.
— Тогда вкусные.
— Как твои успехи?
— Не очень. Когда никого нет, я могу повернуться и даже открыть глаза. Но на тётю Тоню посмотреть не смогла, хотя очень старалась. Мне кажется, она расстроилась.
— Ничего, не спеши. Мы же не ждём быстрых успехов, помнишь?
— Помню. Это большой путь, который начинается с первого шага.
— Ты уже сделала по нему немало шагов. В комнате светло, ты не лежишь под одеялом, укрытая с головой, мы разговариваем.
— Спасибо вам.
— Себе скажи спасибо, ты большая умница и не сдаёшься.
— Погладите?
— Конечно.
Я осторожно гладил её ладонью по плечам, спине и волосам, она тихо вздрагивала и прижималась ко мне спиной, как пугливый уличный котенок.
— Спасибо, хватит. Мне не хватает тактильного контакта.
— Понимаю.
— Можете идти, мне стало легче. Я знаю, вас ждут остальные.
— Знаешь?
— Чувствую.
— Справишься с этим?
— Я очень стараюсь.
Я встал и пошел к двери.
— Тондоныч?
Обернулся и увидел чудо — Рита повернула голову. Глаза её были закрыты, а лицо побелело от эмоционального напряжения.
— Вы же меня не бросите?
Почему меня сегодня все об этом спрашивают?
— Ни за что, Рита. У нас впереди ещё большой путь.
Она резко отвернулась к стене и судорожно вцепилась пальцами в одеяло, удерживаясь от желания накинуть его себе на голову.
Смогла. Удержалась. Напряженная спина расслабилась.
— До завтра, — сказал я и ушёл, зная, что ответа не будет.
***
— Привет, Фигля.
— Поздорову, Аспид.
Ей уже за двадцать, и она должна быть в заведении Микульчика, со взрослыми. Туда её и привезли, но она сбежала и как-то оказалась у нас. Скорее всего, пролезла в очередной тайный лаз, до которых всегда была большая охотница. Её пытались забрать, она устроила истерику, Микульчик отстал. Сказал: «Какая, нафиг, разница, один хрен мы не знаем, что с ними делать».
— Как ты, в целом?
— Охти мне. Скудалась доли да ококовела ныне.
— Ты в этом не виновата.
— Вине не повинна, да не виной и пеняюсь.
С тех пор как в Жижецке, как и везде, настало «время кобольда», местный странный говорок быстро забылся. Только Фиглю иной раз пробивает. Она упрямая девица.
— Поговорить не созрела?
— Толмлю до тя бесперечь — зазорно с мертвицей баять.
Фигля уверена, что она умерла. Некоторые очевидные физиологические факты, противоречащие этому утверждению, её не смущают. Упрямая, я ж говорю.