Выбрать главу

Это заявление парадоксально развеяло опасения, лица просветлели даже у тех, что являлся на занятия нехотя, ленясь и избегая физической нагрузки. Стабильность важнее комфорта.

— Пойдем, Мих, проверим, как там наши подопечные.

Может, это и не педагогично — таскать ребенка к ушибкам, но они его любят. Насколько могут. А он, хотя и напрягается от их странностей, но лучше меня с ними ладит. Он добрый. Иногда это важнее.

— Здравствуй, Дима. Как ты сегодня?

— Драсть.

Сидит, смотрит мимо. Видит Миху — и расплывается в улыбке.

— Миша! Пришёл!

— Привет! — говорит смущённый Миха.

Ему немного неловко, что взрослый парень — Диме семнадцать — ведёт себя, как его ровесник. Это нарушает чувство детской возрастной иерархии.

— Повирим? — спрашивает Дима, глядя на него с надеждой.

— Пап, можно?

— Конечно. Я пока остальных обойду.

Миха запрыгнул к Диме на кровать, поджал под себя ноги и жестом создал какую-то невидимую мне проекцию. Парень тихо засмеялся, что для унылых и депрессивных, погруженных в себя ушибков — вообще нонсенс.

Миха молодец. И Дима, в общем, тоже. Они все ничего ребята, просто им не повезло. Многим не повезло.

Мне тоже.

— Рита? Можно?

Осторожно заглядываю, не получив ответа на стук. Но она никогда не отвечает.

— Заходите. Только я смотреть на вас не буду, ладно?

— Как хочешь. Я просто проведать.

— Садитесь тут.

Она лежит, повернувшись лицом к стене, поджав к груди колени. Хлопает ладонью сзади себя.

Осторожно присаживаюсь, она прижимается ко мне спиной. Ей пятнадцать, очень худая брюнетка с остро выпирающими позвонками. Узкое правильное лицо с прямым тонким носом, а её глаз я никогда не видел.

— Ты ела сегодня?

— Да. Тётя Тоня приносила оладушки.

— Вкусные?

— Да. Наверное. Оладушки ведь должны быть вкусными?

— В этом их смысл.

— Тогда вкусные.

— Как твои успехи?

— Не очень. Когда никого нет, я могу повернуться и даже открыть глаза. Но на тётю Тоню посмотреть не смогла, хотя очень старалась. Мне кажется, она расстроилась.

— Ничего, не спеши. Мы же не ждём быстрых успехов, помнишь?

— Помню. Это большой путь, который начинается с первого шага.

— Ты уже сделала по нему немало шагов. В комнате светло, ты не лежишь под одеялом, укрытая с головой, мы разговариваем.

— Спасибо вам.

— Себе скажи спасибо, ты большая умница и не сдаёшься.

— Погладите?

— Конечно.

Я осторожно гладил её ладонью по плечам, спине и волосам, она тихо вздрагивала и прижималась ко мне спиной, как пугливый уличный котенок.

— Спасибо, хватит. Мне не хватает тактильного контакта.

— Понимаю.

— Можете идти, мне стало легче. Я знаю, вас ждут остальные.

— Знаешь?

— Чувствую.

— Справишься с этим?

— Я очень стараюсь.

Я встал и пошел к двери.

— Тондоныч?

Обернулся и увидел чудо — Рита повернула голову. Глаза её были закрыты, а лицо побелело от эмоционального напряжения.

— Вы же меня не бросите?

Почему меня сегодня все об этом спрашивают?

— Ни за что, Рита. У нас впереди ещё большой путь.

Она резко отвернулась к стене и судорожно вцепилась пальцами в одеяло, удерживаясь от желания накинуть его себе на голову.

Смогла. Удержалась. Напряженная спина расслабилась.

— До завтра, — сказал я и ушёл, зная, что ответа не будет.

***

— Привет, Фигля.

— Поздорову, Аспид.

Ей уже за двадцать, и она должна быть в заведении Микульчика, со взрослыми. Туда её и привезли, но она сбежала и как-то оказалась у нас. Скорее всего, пролезла в очередной тайный лаз, до которых всегда была большая охотница. Её пытались забрать, она устроила истерику, Микульчик отстал. Сказал: «Какая, нафиг, разница, один хрен мы не знаем, что с ними делать».

— Как ты, в целом?

— Охти мне. Скудалась доли да ококовела ныне.

— Ты в этом не виновата.

— Вине не повинна, да не виной и пеняюсь.

С тех пор как в Жижецке, как и везде, настало «время кобольда», местный странный говорок быстро забылся. Только Фиглю иной раз пробивает. Она упрямая девица.

— Поговорить не созрела?

— Толмлю до тя бесперечь — зазорно с мертвицей баять.

Фигля уверена, что она умерла. Некоторые очевидные физиологические факты, противоречащие этому утверждению, её не смущают. Упрямая, я ж говорю.