***
Доктора Микульчика я нашёл на крыше. У него там стоит пара шезлонгов, столик, холодильник, навес на случай дождя. Когда рабочий день заканчивается, он поднимается туда и «медитирует на закат». Бухает то бишь.
— Присаживайся, Антон, — любезно пригласил неизменно вежливый доктор. — Как твоё душевное?
— Спасибо, терпимо в целом. Бросаюсь на людей не чаще обычного.
— У тебя синяк?
— Где?
— Вот.
Я пощупал скулу.
— Похоже, да. Я и не заметил. Молодец, девочка.
— Растут ученики?
— Или я теряю форму. Вот, скоро сорок.
— Отмечать планируешь?
— Не хотел, но…
— Дети настояли?
— Да, не смог отказать.
— Ничего, это правильно. Дай им возможность выразить своё отношение.
— В смысле на стол насрать?
— А ты бы на их месте поступил именно так?
— Я на своём поступил именно так, однажды.
— И сколько тебе было?
— Не помню. Тринадцать? Четырнадцать?
— Поймали?
— Нет. Но все знали, что это я, и я получил изрядных пиздюлей.
— А почему знали?
— Потому что, а кто же ещё?
— Ты всегда был таким… Нонконформистом?
— Я был маленьким, глупым, злым и на всю башку ёбнутым. И не надо мне вот этих подходов. Я не хочу «поговорить об этом».
— Ты зря отказался от терапии.
— Я вырос в убеждении, что человек должен со всем справляться сам.
— А если он не может? Не хватает сил?
— Значит, он слабак. Слабаком быть плохо.
— То есть человек, который не может в одиночку поднять бетонный столб, слабак? Он не должен просить о помощи?
— Микульчик, это фигня. Если не можешь поднять столб — заработай денег и найми кран. Но бегать с криками: «Боже, я не могу поднять столб, это меня фрустрирует, помогите мне принять это!» — херовый вариант.
— У тебя странные представления о терапии.
— А у тебя странные представления обо мне.
— Ладно, не будем о тебе. А о чём будем?
— О продаже лечебницы. Это правда?
— Увы и ах. Или просто увы. Или просто ах. Я ещё не решил. Хочешь?
Доктор достал из холодильника бутылку красного вина. Я предпочитаю виски, но отказываться не стал. Иногда в жизни нужно разнообразие.
— И кто покупатель?
— Кто-то с очень большими деньгами. Но всё чисто и законно. Город может продать, они могут купить.
— А как же ты?
— А я остаюсь. Они не будут закрывать лечебницу, наоборот, хотят её расширить и дофинансировать. Лично я буду получать какую-то космическую сумму, боюсь даже о ней думать сейчас.
— А зачем им это? Почему Жижецк?
— Потому что Кобальт Системс семь лет назад оснастила нашу клинику эксклюзивным медицинским вирт-оборудованием. Их очень интересует мой уникальный опыт по выведению из комы жертв… Э…
— Отравления неизвестным нейротоксическим агентом, — напомнил я ему официальную версию.
— Именно, — отхлебнул из бокала Микульчик. — Отравления.
Я последовал его примеру. Вино неплохое.
— То есть, ты доволен?
— Спроси меня об этом через годик. На бумаге выглядит красиво.
— А зачем им «Макар»?
— Я не спрашивал. Но, думаю, из-за вашего оборудования. У вас три экспериментальных вирт-капсулы с расширенным функционалом. Таких нет вообще нигде.
— Так мы ушибков там лечим, они нам нужны.
— Ушибков у вас заберут. И, строго говоря, правильно. Вы не лечебное учреждение.
— Строго говоря, они и не больные.
— Вопрос подхода. Как наблюдающий психиатр, я могу признать их подлежащими обязательной госпитализации в любой момент. Все формальные поводы наличествуют.
— Им станет хуже. Может быть, необратимо.
— Поэтому я этого и не делаю.
— Больницу город может продать или акционировать. Но «Макар» нельзя продать без согласия попечительского совета. Ты же меня поддержишь?
— Нет.
— Нет? Почему?
— Во-первых, меня немедленно вышибут из клиники. Из уже их клиники. Мне на это очень толсто намекнули.
— А во-вторых?
— А во-вторых, твоя одержимость детдомом не идёт никому на пользу.
— Вот сейчас не понял.
— Твоя активность вышла далеко за рамки служебных обязанностей. Ты не просто директор детдома, ты одержимый. Ты готов драться за каждого несчастного подростка в городе. Насмерть драться, забыв про всё, включая собственных детей. У тебя репутация совершенно недоговороспособного человека, у которого от слезинки ребёнка планка падает и глаза заволакивает багровая тьма.