Стасик думает (если бурление жиденького говнеца в его черепушке можно назвать таким словом), что я ищу дверь ему назло. Если бы не я, его бы давно признали главным и выдали корону и гарем. Из симпатичных мальчиков.
Васятка уверен, что за дверью ему ДАДУТ. Кто и с какой стати — неизвестно. В ожидании этого светлого мига полирует нефритовый жезл мозолистыми ручонками. Поддерживает, так сказать, боеготовность.
Хитрая чёрная задница Смитти мечтает о полях ганджубаса под жарким ямайским солнцем. Очень ему не хватает тут возможности дёрнуть косячок-другой.
Натаха ничего особо не думает. Ей нужен кто-то, за кем она идёт и делает, что скажут. Выбрала меня.
Что думает Сэкиль, я понятия не имею.
Все уверены, что Дверь где-то есть, и мы ее найдём. Все, кроме меня.
Я думаю, что это херня. Херне не нужны причины, обоснования и выводы. Херня просто случается. Но если бы я считал, что дверь однажды найдётся, то поставил бы на то, что с той стороны то же самое, что с этой. Потому что с чего бы там быть чему-то другому?
Три этажа вниз. Тамбур заперт решёткой, на ней висячий замок. Здесь полно замков, но никто не видел ни одного ключа. Натаха, поглядев и посвистев, что-то себе прикидывает, достаёт из чемоданчика ножовку по металлу. Требовательно оценивает состояние полотна, удовлетворённо кивает и начинает пилить. Почему-то не дужку замка, а петлю. Ну да Натахе виднее. Я не предлагаю помощь, она не требуется.
Через несколько минут замок снят. Натаха покрутила его в руках и, подумав, убрала в чемоданчик. Хозяйственная тётка. Из неё вышел бы хороший муж для какой-нибудь нежной фемины. Но она не по этим делам.
Природа часто несправедлива.
— Готовы? — спросила Сэкиль.
— А что тянуть-то?
И мы вошли.
Глава 2. Аспид
All that is really worth the doing is what we do for others.
Lewis Carrol. The Letters
— Отец, можно к тебе?
— Ты уже вошла, — отметил я очевидный факт.
— Это не помешает мне проявить вежливость.
— Запоздалую.
— Лучше, чем никакой, согласись.
— Соглашаюсь. Чего тебе надобно, дочь моя, отрада отцовских очей?
— Не стебись.
— И не думал.
Настасья в свои двадцать три чудно хороша, но резавшее моё сердце тупым ножом сходство с матерью ушло. Переросла.
— Мне кажется, ты неправ.
— Я неправ в таком количестве вещей, что нужны подробности.
— Народ требует праздника!
— Вот когда этому народу стукнет сороковник, пусть устраивает себе праздник. А я не хочу. Мне некогда. У меня нет настроения. Я не нахожу ничего забавного в юбилеях. Я занят. Я…
— Это кризис среднего возраста! — уверенным тоном профессионала заявила дочь.
— Посредственного.
— Чего?
— Посредственного возраста. Ни то ни сё. Не молодость, не старость, не расцвет сил. Приходи через десять лет, отметим сразу полтинник.
— Па-а-ап!
— Ну что? Это мой юбилей, что хочу, то и делаю. Точнее, не делаю.
— Это нечестно!
— С фига ли? Тоже мне, повод для радости.
— С ещё какого фига! Поводов для радости и так небогато. А ты хочешь целый юбилей замышить.
— Что сделать?
— Замышить. Утащить в норку, закрыться и чахнуть над ним. И ладно бы тебе это доставляло удовольствие! Так нет же: вместо того, чтобы жрать с народом торт, будешь в одно жало жрать себя. И виски.
— Боже, что же будет, когда ты доучишься?
— Тогда я буду настоящим психотерапевтом и не смогу разговаривать с тобой на эти темы из соображений профессиональной этики. А пока я тебе как дочь говорю — ты не прав! Ты в депрессии. У тебя кризис. Ты слишком много пьёшь, в конце концов!
— Нет у меня никакой депрессии! Я бодр, как кролик на амфетаминах! Деловит и позитивен! Могу вести курсы «Хочешь стать счастливым идиотом — спроси меня, как!»
— Ага, поэтому у тебя в мусорке упаковка от антидепрессантов.
— А что ты искала в моей мусорке?
— Я убирала в твоём кабинете! Иначе тебе понадобилась бы лопата, чтобы выйти.
— Хм, да, я всё как-то собирался навести порядок… А таблетки — это не то, что ты думаешь. Просто разболелась старая травма, и Микульчик прописал от хронических болей.
— А виски он тебе тоже прописал?
— Виски я себе прописал сам. От Микульчика. У меня от врачей стресс. Они грубо нарушают моё личное пространство. А ты меня пилишь, как будто ты мне не дочь, а жена. Фу быть такой. В двадцать три года не положено обращать внимания на родителей, надо предаваться здоровому юношескому эгоизму.