– Русская, ты чего? – шепотом спросил Марко.
Алиса сначала не поняла, а потом почувствовала: по щекам течет. Она отвернулась и стерла слезы тыльной стороной ладони. Посмотрела на коридор, на настенное зеркало, ключницу, распахнутые двери в осиротевшие разоренные комнаты.
Она не попрощалась сегодня утром со своей светлой студией-гарсоньерой, в которой окна выходили на зелень, солнце и маршрут цыганского мусорного фургончика. Не попрощалась с последней квартирой в России, из которой выезжала на военный аэродром в четыре часа утра с дорожной сумкой через плечо и ноутбуком в рюкзаке. За двадцать пять лет работы она приучила себя думать про дом как про четыре стены и крышу. Как хирургу нельзя думать о своих пациентах как о людях, так ей нельзя думать о жилище как о доме, потому что слишком хорошо знала, как внезапно вспыхивают и быстро горят дома, и как долго потом мечется этот огонь, который давно угас в реальном мире вещей, где-то внутри, выжигая землю в пепел. Выгорание лечится только прикладыванием холода снова и снова, пока обожженные участки не потеряют чувствительность, а потом будут требовать больше льда, чтобы снова не стало больно.
Сейчас, стоя на пороге дома, она за секунду пролистала все свои квартиры как фотокарточки в альбоме. Аккуратные, безликие квартиры, в которых в восемнадцать еще были постеры на стенах и безделушки с блошиных рынков на полочках, после тридцати оставался только минимум хозяйской мебели да снимки с официальных мероприятий, где чьи-то влиятельные руки пожимают Алисину ладонь, а к сорока и снимки она уже не распаковывала из картонной коробки.
Подумала, как здесь жили Мария с Йоцей. Были ли у них дети. Навещали ли они ее после смерти мужа: может, привозили продукты, сидели за столом за чашкой домашнего кофе с бархатистым кусочком рахат-лукума на блюдце рядом с чашкой и чоканем с ракией, пересказывали ей истории своих жизней, которые иногда, в моменты редкого просветления, пробивались сквозь пелену амнезии. А может, не было никаких моментов, и голоса из внешнего мира госпожа Мария слышала в своей голове из уст совсем других людей, которых и в живых-то уже нет. Эти люди жили только в ее ненадежной памяти да в этой квартире. По спальне ходил невидимый Йоца, в кладовке жила невидимая Ясмина, по коридору топотал невидимый хулиган Сале с приятелями.
В этот дом они зашли без воли и ведома хозяйки, и принесли с собой войну, а теперь забрали его жизнь, и хозяйку забрали. Никто не знает, будет ли еще стоять этот дом вечером, и что еще заберется в квартиру через беззащитные оконные проемы, и вернется ли сюда когда-нибудь госпожа Мария.
По мертвым, по крайней мере, устраивают поминки, где люди собираются, чтобы поговорить об умершем. Его проводить добрыми словами, себе напомнить, сколько жизни было, попробовать сохранить ее хоть в словах, хоть в историях, хоть в хмельном смехе и непременных анекдотах, во все более сбивчивых байках о неловких и смешных случаях, которые когда-то переживали вместе с этим человеком. Людям нужна путеводная ниточка, дорожка из камешков в страшном сказочном лесу, по которой можно вернуться из гостей у смерти на сторону жизни. Пока однажды не окажется, что вместо камешков были хлебные крошки, которые склевали черные птицы.
Как отпеть и помянуть дом?
– Я ничего, – сказала Алиса.
Сняла ключи с крючка ключницы, закрыла дверку. Повернулась к своим.
– Все всё помнят? Спускаемся вниз. Потом строго за мной. Мика с госпожой Марией в центре, Марко замыкает. Если остановят, скажем, что были в той части, где дом пострадал больше всего. Идем к родственникам. Если будете отставать, если хоть что-то пойдет не так, кричите. Там сейчас все кричат. Я услышу. Выберемся из толпы – оценим ситуацию. Скорректируем маршрут. Нам бы только узнать, куда можно отсюда дойти.
– Взяли бы ракию, – проворчал Марко. – Выпили бы, когда выберемся.
Он топтался у двери в своей пухлой куртке, переминался по-пингвиньи с ноги на ногу, прижимая руки к бокам, чтобы сохранить приемник в целости. Алиса почему-то вспомнила детские зимы, когда нужно было носить два свитера под пальто, а поверх заматывать пуховый платок, и чтобы варежки на резинке. Как космонавт перед выходом в холодный снежный космос. Как трудно было ходить в тяжелых слоях, получалось только вот так вот переваливаться, и просто переставлять ноги, и как хорошо было, если руку в варежке держала чья-то взрослая ладонь, которая направляла и задавала движение. Хорошо, когда можно довериться ладони и знать, что она приведет туда, где будет тепло, сухо и горячий сладкий чай с сушками.