— У деда Ивана нет. У казачишек имеются.
— Где еще оружие спрятано?
— В кажной станице по три-четыре схорона.
— Ты лично, Григорий, хоть об одном знаешь?
— По слухам, по рассказам. В станице Зверинке живет дед Кузьма, у него пулемет в наличии. Дед Кузьма с Эсером Цвиллинга убивали. В Анненске есть пулемет у Корчагиных. В Шумихе — у Яковлевых.
Порошин никогда не встречался с таким простодушием. Почему этот парень так легко признается во всем? Надеется, как ребенок, на прощение? Но по всем статьям ему, его другу Телегину и Фроське — не избежать высшей меры наказания. Что же делать? Ведь вместе с ними погибнет и он, Порошин. Они все могут с простодушием, так вот, выдать его как укрывателя контрреволюционной группы. Будто молния во мраке, блеснула мысль: Коровина надо немедленно ликвидировать! Телегин где-то далеко, в армии. Фрося, пожалуй, не выдаст. Она уже выдержала испытание на допросах.
За окном висела в небе красная луна. В соседнем кабинете раздавались вопли. Там кого-то допрашивал лейтенант Груздев. Из кабинета Степанова слышался плач. Порошин раздумывал:
— Кажется, тропинка к спасению найдена. Сейчас я поведу Коровина к месту преступления. И там выстрелю ему в спину. Убью как бы при попытке к бегству. И концы — в воду. Я не злодей, не кровопивец. Обстоятельства заставляют убрать опасного свидетеля. Да и какая разница, как он умрет? От моего выстрела в спину погибнуть не тяжелее, чем от выстрела в затылок после приговора. Даже наоборот: чем раньше он умрет, тем лучше. Останутся живыми и Антон Телегин, и Фроська, и я, и стихотворец Борис Ручьев. Своей смертью он оборвет цепочку других смертей. А смерть он заслужил по закону: за диверсии на линиях электропередач, за покушение на жизнь бригадмильцев.
— Чой-то вам плохо, начальник, да? С лица вы сошли, побледнели. Мож, воды налить? — схватился за графин Гришка Коровин.
— Пойдем, Григорий, на место, где вы убивали Разенкова, Махнева и Шмеля, — встал пошатываясь Порошин. — Ты должен мне показать яму, в которую вы сбросили парней. Пошли! Докажи, что знаешь, где та яма...
— На ночь-то глядя? — поднял белесые брови Гришка, все еще надеясь, что его сейчас отпустят домой, на свидание к Леночке.
— Злодейство вы совершали ночью. Чего ж удивляться?
По дороге к сортирной яме они шли, будто добрые товарищи. Порошин замолкал, когда проходили близко редкие ночные путники. И задавал вопросы один за одним:
— Какая причина или повод были для нападения на бригадмильцев?
— Они шли за нами по пятам, вынюхивали что-то.
— Что вас объединило с этим писакой, с Ручьевым?
— Да мы и не едины. Но он казак по корню. Его дед с дедом Меркульевым знакомы. Борька ить не Ручьев, а Кривощеков. Батя евоный за Дутова стоятельно бился...
— А ты нашу советскую власть принимаешь, Гриша? Социализм приветствуешь? Или несогласным затаился? Скажи честно.
— Во начале был супротив. А теперича вот понимаю: не можно судьбу народную отвергать. Да и большевики ить за нас болеют, за рабочих. Штобы всем было хорошо. Не все пока получается. Троцкисты, должно, вредят. А за морем што творится? Негров вешают, китайцев в кошевки запрягают. Индусы с голоду скоро все до одного вымрут. Загнивает капитализма. Мне сталевар Грязнов глаза открывает. Я даже агитатором выдвинут. Газетки вслух читаю рабочему классу.
— Зачем же решился бить бригадмильцев? — взвел курок револьвера Порошин.
— Они первые закричали: мол, стой, руки вверх!
— Ты сейчас умрешь, Григорий, — остановился Порошин, рассматривая в черном небе кроваво-красную луну, груды медленно плывущих облаков.
— С кой стати я помру? Вы шутите, товарищ начальник. Никто меня к смерти не приговаривал. Я комсомолец.
— И тем не менее, ты умрешь.
— Не пужайте, не поверю.
— Гриша, я должен застрелить тебя сейчас.
— Как это застрелить сейчас? У меня завтра получка.
— Живым тебя, Гриша, оставить не могу. Ты простодушен и болтлив. Ты инфантилен, поэтому и опасен. Если ты останешься живым хотя бы на одни сутки, погибнет друг твой Телегин, арестуют и расстреляют Фросю. И я пострадаю. НКВД без твоих признаний не нашло бы тех, кто поджигал степь, кто совершал диверсии на электролиниях, кто покушался на бригадмильцев. Как ботают по фене, я взял тебя на понт! А ты и раскис. Но если бы тебя допрашивал не я, а кто-то другой? Ты глуп, Григорий! Чистосердечные признания не спасли бы тебя от смерти. Если не расстрел, то десять лет концлагерей тебе обеспечено. Умер бы в лагере. Я спасу тебя от страданий, а твоих товарищей от твоего предательства. Повернись ко мне спиной, Гриша. Будь мужественным!
— Не повернусь, стреляй в грудь.
— Григорий, мне нужна твоя спина. Я должен тебя застрелить как бы при попытке к бегству. Есть и такой вариант: пойдем к железнодорожному переезду. Ты сам бросишься под поезд. Другого выхода у тебя нет.
— Мы ить казаки, — угрозил Гришка Коровин.
Облако ползуче закрыло луну. Стало темно. Где-то запыхтел паровозик. Порошин подумал:
— Он еще и угрожает. Всажу пулю в сердце и скажу, что стрелял при нападении этого придурка.
— Отпусти, не губи! — взмолился обреченный.
Черная тучка сползла с луны, Порошин вдруг замер, парализованный увиденным. Меж облаков, ярко освещенная луной, летела в корыте золотоволосая Фроська. В этот же момент Гришка Коровин метнулся в прыжке на Порошина, ударил его носком сапога, оглушил его своим пудовым кулаком. Аркадий Иванович, теряя сознание, успел нажать на спусковой крючок. Коровин, пробитый пулей, упал замертво. И легли под луной два неподвижных тела. На прогремевший в ночи выстрел прибежал сержант Калганов. Он остановил проходивший мимо грузовик, забросил с шофером два безжизненных тела в кузов, привез их в больницу. Калганову показалось, что они еще шевелились изредка.
— Кого привез? — пробормотал пьяненький фельдшер в приемной.
— Порошина, заместителя начальника милиции.
— А хто второй?
— Не знаю, наверно, бригадмилец. Убили их вот.
Фельдшер шагнул к полуторке с отрытым бортом, но споткнулся, упал и разбил в кровь лицо. Шофер нервничал:
— Я сброшу трупы наземь. Мне некогда. Меня ждут в гараже.
— А к чему мне трупы? — осерчал фельдшер.
— Куда же их девать? — спросил Калганов.
— Сдайте в морг. Бумажку я вам подпишу.
Тела Коровина и Порошина бросили, как бревнышки, среди других мертвецов. Утром в морг приехали — прокурор Соронин, начальник НКВД Придорогин, а с ним — Пушков, Груздев, Степанов, сержанты Матафонов и Калганов. Начальник милиции ворчал на Калганова:
— Ты почему увез трупы с места происшествия? Завтра же сдай оружие. Пойдешь надзирателем на спецпоселок. Чекиста из тебя не получится.
— Товарищ начальник, мне померещилось, будто и Порошин, и бригадмилец были немножко живыми.
Главврач, сопровождающий прокурора и работников НКВД, склонился над телом Порошина:
— Странно, он жив, просто — без сознания. Кто его сдал в морг?
— Это вы нам должны ответить, как он попал в морг? Надеялись, что он здесь дойдет до кондиции трупа? — прицелился прищуром начальник НКВД в переносицу растерявшегося главврача.
Порошина положили торопливо на тележку-каталку, увезли в реанимационное отделение.
— А где второй труп? Который из этих? — подошел прокурор к сторожу морга.
Сторож-старикашка перекрестился:
— Извиняйте, господа-товарищи. Вторая трупа пропала. Украли мертвяка. Дверь выломали воры, должно. Бона — петли сорваны. Унесли трупу.
У Придорогина потемнело в глазах от приступа бешенства. Опять из морга исчез труп! Как можно об этом доложить выше? Засмеют ведь, не поверят. Анекдоты начнут сочинять. Фельетон может появиться в центральной газете. В журнале «Крокодил» нарисуют. Мол, у начальника НКВД в Магнитогорске систематически похищают трупы. На всю страну позор выплеснется. С работы могут выгнать.
Придорогин проорал, срываясь на сип:
— Даю голову на отрубление: ни один труп из этого морга в ближайшие сто лет не пропадет!
— Скандал! — воскликнул прокурор.