Начальник комбината — Завенягин».
Крупные пушистые снежинки густо кружились за окном горкома партии. Снег и дождь вечны. А вечны ли горком партии, завод? Какие люди заменят нас? Придет вместо Завенягина лет через пятьдесят какой-нибудь директоришка Пупкин и не выделит для поэтов и двух-трех тысяч. Да еще и обоснует, прикроется коллективным решением. За гигантами часто приходят пигмеи. После Ивана Грозного — Годуновы и Шуйские, за Петром Великим — Анны Иоанновны, вместо Ленина — жалкий Джугашвили...
Снегопад усиливался, густел, округлял очертания улиц белыми сугробами крупчатки. Снег, наверно, всегда вызывает ассоциации с понятиями — белизна, чистота. Ломинадзе философствовал:
— Снег чист, а я грязен. На съезде партии назвал с трибуны Кобу великим преемником Ленина. А проголосовал — против. Да еще и признался в этом. Какая-то помесь тактической хитрости, двурушничества и глупости. Разумеется, что на это толкали. Но ведь можно было воздержаться. Для съезда хватило бы покаяний Зиновьева, Бухарина, Каменева, Томского... Предупреждал и друг Лазарь Шацкин: мол, не позорь себя, Бесо, как мы, фарсом, фальшивым раскаянием. И уж самым презабавным являлось то, что никакой оппозиции «Сырцов — Ломинадзе» никогда не существовало! Был всего-навсего разговор с попутчиком в вагоне, подслушанный осведомителем. И за это сняли с поезда, вернули в Москву для допроса, сляпали «оппозицию». Совершенно непостижимо. И что означает: «право-левацкий блок»? Бессмыслица какая-то. Правда, письмо в ЦК против насильственного загона крестьян в колхозы он, Ломинадзе, посылал. Но ведь Сталин и сам сказал об этом же еще более остро в статье «Головокружение от успехов».
Генрих Ягода недавно переправил секретной почтой в Магнитогорский горком партии забавный донос. Мол, ознакомься, Виссарион, какие о тебе пишут пакости, разберись на месте. Для чего он направил эту смешную бумажку? Чтобы успокоить, усыпить бдительность? Да, мы тебе доверяем. Писулька была адресована лично Ягоде: «Дорогой товарищ нарком! Сообщаю Вам, что в Магнитогорске возникло осиное гнездо врагов народа под руководством секретаря горкома партии Виссариона Виссарионовича Ломинадзе. Как мне удалось выяснить при повышении революционной бдительности — жена Ломинадзе вовсе никакая не Ломинадзе, по происхождению не из пролетариата, а дочь московского протоиерея, и настоящая ее фамилия Кувакина. А по имени и отчеству — Нина Александровна. А прическу она завивает локонами дворянскими по наущению ссыльной родственницы царской фрейлины и графини Шулепниковой с рассказами о враге народа Шаляпине. И юбка у нее беспартийная, с неприличным до разврата разрезом. И она, разлагая нравственность пролетариата, красит губы американской помадой. А жена начальника милиции Придорогина примеряла трусы императрицы, кои были конфискованы у горкомовской буфетчицы, спекулянтки и воровки, укравшей каральку колбасы с банкета весом один килограмм двести пятьдесят граммов, что зафиксировано в протоколе. И прокурор города Соронин не принимает мер, а по городу ходит нищий, похожий на великого вождя Владимира Ильича Ленина. А начальник милиции Придорогин не может найти, и тем самым укрывает антисоветскую листовку божеского содержания. И начальник милиции, и прокурор не приняли мер к розыску шпионов и диверсантов, которые сбросили в яму с человеческим калом меня, рабочего Махнева и заведующего вошебойки имени Розы Люксембург, бригадмильца Шмеля. Мое пролетарское достоинство унижено и незаконно пропитано ароматом дизентерийных поносов, кулацких испражнений из прямой кишки спецпереселенцев и других несознательных элементов. Если и Вы, родной товарищ нарком, не учредите карательные меры, я буду вынужден обратиться к великому товарищу Сталину, отвлекая внимание вождя от победы мировой революции и строительства коммунизма в Кремле. С уважением — к антирелигиозной пропаганде, к НКВД, к ВКП(б) и советской справедливой власти... Бригадмилец — Михаил Разенков».
Кляуза Разенкова снова сблизила Ломинадзе и Завенягина. Сначала Авраамий не поверил, что все это не шутка. Мол, видно же отчетливо: текст пародиен, сочинен писателем-сатириком. Даже штамп НКВД и личная подпись Ягоды казались поэтому поддельными, бутафорными. Однако начальник милиции Придорогин подтвердил подлинность и серьезность жалобы сексота. И сам он перепугался и приказал своей супруге вернуть Фроське панталоны императрицы.
Письмо Разенкова в городе стало знаменитым, интеллигенты переписывали его, читали в дружеских компаниях, цитировали. А на свадьбе Михаила Калмыкова и Эммы Беккер поэтесса и журналистка Татьяничева исполнила опус в жанре художественного чтения с эстрады. Ломинадзе и Завенягин сидели за свадебным столом рядом, похохатывали. Лева Рудницкий излишне суетился от имени горкома комсомола, предлагал тосты, кричал не к месту «горько». Стол был скромным. Но невеста обвораживала живым мерцаньем глаз, нежностью и белизной лица, по-детски застенчивой улыбкой.
На свадьбе выделялся особо необычный гость: чудаковатый тип — в смокинге и шляпе-цилиндре, которого называли Трубочистом. Его, только что освобожденного из колонии, привел на свадьбу Гейнеман. Завенягин знал Трубочиста, и это никого не удивило. Авраамий Павлович был знаком со многими зэками, они работали под конвоем на заводе, иногда выполняли сложные и опасные задания. Авраамий представил зэка Виссариону:
— Знакомься, Бесо: мой главный Трубочист, специалист по ремонту и I ревизиям высотных труб. В свободное время предсказывает судьбы, показывает фокусы, иллюзионист.
— Предскажи мою судьбу, — попросил как бы шутя Ломинадзе.
— И мою! — добавил Завенягин.
Иллюзионист взялся за левую кисть директора завода, повернул кверху ладонь:
— О, у вас весьма счастливая судьба. Над вами нависнет скоро опала и смерть. Но спасет вас хороший друг, высокий покровитель...
— Орджоникидзе?
— Этого я вам не скажу. Умрете вы, Авраамий Павлович, своей смертью по старости, в генеральском чине. Всю жизнь вас будет окружать колючая проволока. Несчастье для вашей фамилии принесет человек с бородой. Вместе с ним вы отравите одно большое озеро, речку и землю на десять тысяч лет.
— Но таких ядов нет, чтобы на десять тысяч лет...
— Я говорю то, что показывают звезды и линии судьбы на ладони.
— Туманно. Предскажи лучше, Трубочист, что угрожает России? Будет ли война? Когда она начнется? Успеем ли мы подготовить страну к обороне? А мы зафиксируем твои пророчества.
Предсказатель рассуждал серьезно, хотя никто не собирался отключиться от шутливой, развлекательной волны:
— Для РОССИИ переломный год — это год Змеи. Он приходит через каждые двенадцать лет: 1905, 1917, 1929, 1941, 1953... Затем произойдет смещение на судьбу пророка-юноши. С прогнозом обращайтесь к нему. Я в то время буду на звезде Танаит.
— Кто встретится с юношей-пророком? — поддел вилкой холодец Завенягин, закусывая после рюмки водки.
— Вы с ним встретитесь, Авраамий Павлович. Его дед будет у вас кучером служить.
— У меня отберут автомашину? — округлил нарочито глаза Авраамий.
— Нет, у вас будет персональный самолет, автомашина и возница с кошевкой. Так сказать, три вида транспорта.
Ломинадзе шепнул Трубочисту на ухо:
— А когда умрет Сталин? Ты знаешь?
— В год Змеи, — ответил убежденно провидец.
Завенягин размышлял вслух:
— Если война начнется в 1941 году, а это ближайший год Змеи, мы не будем полностью готовы к войне. Нам бы еще годика два-три мирной жизни.
— А когда меня расстреляют? — опять шепотом спросил Ломинадзе.
— Вас не расстреляют, Виссарион Виссарионович. Вы погибнете, спасая жизнь своего сына и жены.
— Такая смерть благородна, — вздохнул секретарь горкома. — Они будут тонуть или гореть в пожаре?
— Можно ответить метафорически: им угрожает черный огонь.
— Не увлекайся мистикой, Бесо, — наполнил чарки Завенягин.