— В каком веке жил Джордано Бруно?
— В шестнадцатом, — даже это знал пронырливый Петро.
Двадцать три тысячи с хвостиком! На такие деньжищи, наверное, можно скупить весь киоск.
— Самое крупное животное суши?
— Слон, — заржал Серёга, увеличив банк ещё на пять сотен.
— Бурый железняк — это руда чёрных или цветных металлов?
Петро призадумался. Я даже зубами скрипнул от досады. Если бурый, то цветной, однозначно!
— Чёрных, — медленно выдал Петро.
Я чуть не поседел, но тут увидел четвёрку на месте, где только что красовалась тройка.
— Путь, по которому планета движется вокруг солнца?
— Орбита, — выпалил Серёга. Глаза его выпучились от натуги. Лицо раскраснелось и блестело от пота.
— На сколько созвездий поделено звёздное небо?
— На восемьдесят восемь, — отрапортовал Петро.
И я снова порадовался, что этот вопрос достался не мне. Ох, и срезался бы я. И всё же провалиться в финале — это куда почётнее, чем вылететь в последнем отборочном раунде.
— Самая северная территория России? Земля Франца-Иосифа или Новая Земля?
Серёга задумался. Полоски пота отсвечивали на его лице серебряными блёстками. Петро тёр виски и переживал. Я аж подпрыгивал на месте, так мне хотелось ответить вместо Серёги.
— Земля Франца-Иосифа, — ответил финалист, и в банке уже лежало двадцать пять тысяч с копейками.
— Самая высокая часть холма?
— Вершина, — не раздумывая, выдал Петро.
— В каком году была сфотографирована невидимая сторона Луны?
Наступила зловещая тишина. Любому дурачку-младшекласснику было ясно, что ответа Серёга не знал. Глаза героя-гиревика шарились по залу в поисках подсказки. Лицо вытянулась к скрытому мраком народу. Серёга страстно хотел, чтобы кто-то выкрикнул ответ и спас его шаткое положение.
Пауза затянулась.
— Ну, Пыткин, долго мы будем ждать? — холодно осведомилась Электричка.
— В шестьдесят седьмом, — тихо прошептал Серёга, но невидимые микрофоны расплескали чуть слышные слова по залу.
— Правильный ответ: в 1959, - отчётливо произнесла директриса и подвела итоги. — Игра окончена. Сумма в двадцать шесть тысяч двести условных единиц переходит в распоряжение седьмого отряда.
Серёгин взор зыркнул глазами льва на тропе войны, но тут же скрылся во мгле. А круг, на котором переминался Петро, окрасился нежными оттенками цвета морской волны.
Возле моего носа мелькнула рука Иринушки, щёлкнув тумблером. Заиграла бравурная музыка. Вспыхнул свет. Разморившийся народ нехотя поднимался и медленно перетекал к дверям.
— А почему именно верхняя струна — красная? — спросил я. За спиной мягко вибрировала колонка. Дрожь огромной махины убаюкивала.
— Наверное, их обозначили цветами радуги, — пожала плечами Иринушка.
Я расстроился. Она не знала! Она ничего не знала о красных струнах! Она ничего не могла объяснить. И мне почему-то было её жаль. Вот сидит, крутит ручками, музыку включает. А ведь, наверняка, когда-то стремилась стать директрисой. И ведь справлялась, даже домой ни разу не отлучалась за все две смены. Почему кому-то положено наглым образом взять и отобрать её забывшееся счастье? Если бы я, скажем, финишировал первым в лагерном забеге, а на пьедестал взобрался бы кто-нибудь другой, меня бы это задело. Вдруг и я чего-то важное выиграл, но успел забыть, и победа досталась другому. А я даже не подозреваю о награде, которая никогда не будет искать настоящего хозяина. Вдруг флаги положено поднимать мне, а не противному Таблеткину?!
Нет, господа, как хотите, а я прознаю о красных струнах всё-всё-всё. И тогда вам меня нипочём не остановить.
Я дождался, пока последние ручейки толпы не покинут зал, и выбрался на свежий воздух. После душного пространства клуба мне показалось, что меня засунули в морозилку. До ужина ещё оставалось немного времени, и я решил посидеть у футбольного поля. Эх, если бы я добрался до финала! Тогда бы я полноправно заявился к Эрике, но сейчас… Сейчас она посчитает меня неудачником и лохом.
Из-за угла раздавались смачные удары. Дружные ребята второго отряда сводили счёты с победителем.
Глава 18
Тихий час и три нарушителя
«Подвал в центре», — именно эти слова мы и сложили после долгих споров. На этот раз дельное предложение внесла Эрика. В обозначении букв прослеживалась система. Букву «А» теперь обозначала голубая кабина грузовика на жёлтом фоне. На положеном месте тёмной зеленью замерло колесо. Если не обращать внимания на кабину, оставался круг, который мы уже видели в виде арбуза, в виде зелёного солнца или в виде дополнения к красному кресту. Букву «Т» снова изображал город, в котором Эрика опознала Торонто. Надвигался обед, но я не хотел уходить по двум причинам. Во-первых, надо было выработать план дальнейших действий. А во-вторых, рядом сидела Эрика. А пока Эрика рядом, никакой обед не интересовал меня. Даже если в глубокую тарелку мне вместо борща отсыпали бы килограмм конфет «Маска».
— Подвал в центре, — озвучил я.
— В центре, — задумчиво повторила Инна, — в центре чего?
— Лагеря, естественно, — сказал я с видом Нобелевского лауреата. — А что у нас в центре? Особнячок Электрички!
— В центре эспланада, — возразила Эрика.
— У эспланады нет подвала, — в ответ возразил я и тут же принялся подкреплять собственную гипотезу. — Домище директорши почти в центре. Согласись, Элиньяк, с помощью флагов трудно было бы зашифровать что-то вроде: «Подвал недалеко от центра, если пройти от первого флага семнадцать шагов на запад и сорок семь на восток…» Буквищ-то не перечесть.
— Семнадцать и сорок семь можно обозначить цифрами, — Эрика продолжала упорствовать, — да и стороны света легко пишутся символами.
— Красный тоже можно обозначить, — разозлился я. — Тем не менее, на него ушло семь флагов и ни одним меньше.
— Завтра их будет тридцать два, — спокойно сказала Эрика.
— Если мы не отыщем подвал раньше и не разберёмся с Красной Струной, — пожал плечами я, показывая, что дело, в общем-то, плёвое, стоит только засучить рукава и…
— Значит, нам придётся забраться в чужой дом, — Говоровская не спорила, только испуганно вздохнула. Раз Инна безоговорочно приняла мою сторону, я решил сделать ей подарок.
— Только мне, — широко улыбнулись мои губы.
— Чшшшшш, — зашипела Эрика и скосила глаза на дорогу.
По направлению к столовой вели понурого Борьку Сапко. Рука воспитательницы хваткой сокола вцепилась в плечо, словно Борьку отловили по фотографии со стенда «Их разыскивает милиция».
— Придётся доложить, — донесся до нас сухой голос воспитательницы.
— Не, — плаксиво отозвался Борька, — только не Электричке. Я больше не буду-у-у.
— Это ты говорил позавчера, — и голоса стихли.
— За что это его?
— Давай к столовой, там разузнаем, — предложил я и, подводя итоги, скороговоркой разъяснил порядок послеобеденных действий. — В отряд не идём. Если что, потом скажем, будто нас оставили дежурить по залу. Следим за Электричкой и, если она не собирается всхрапнуть до полдника, вы патрулируете подходы к её дому, а я забираюсь в подвал.
Если возражения и прозвучали, я их уже не расслышал, потому что нёсся к столовой, желая проникнуть в судьбу Борьки как можно глубже. Но нам с Инной не повезло. Третий отряд как раз толпился в очереди у входа. Пришлось вставать в строй, потеряв незадачливого Борьку из вида. Оставалось надеяться, что Электричка будет разбираться с Борькой долго и подробно. Я и сам не подозревал, насколько верными окажутся мои надежды.
«С нами нет ни пап, ни мам, уноси посуду сам», — можно прочитать над выходом из столовой. Само собой, после приёма пищи тарелок десять-пятнадцать остаётся неубранными. Есть люди, которым гордость не позволяет уносить посуду. И есть дежурный старшеотрядник, который вычисляет таких людей из общей массы, ловит их и заставляет прибирать следы подвигов тех героев, которые сумели остаться неизвестными.