— Да при всём! — рассердились часы. — Оторвавшийся лепесток теряет подпитку и начинает не просто стареть, а умирать. Никакие усилия уже не смогут прицепить его обратно к бутону и оживить. Следовательно, все миры, располагающиеся на времени умирающего лепестка, обречены. Связи распадаются. То, что казалось основами, рассыпается в прах, а новообразования выглядят противоестественными и фальшивыми.
— И сколько, — Эрика сглотнула неприятный комок, застрявший в горле, сколько нам осталось?
— Вот тут мы и подходим к вопросам Красной Струны, — довольно подвели итог часы. — Если не брать её в расчёт, то лично для тебя, девочка, страшного ничего не случилось. За время твоей жизни отпавший лепесток не успеет завять серьёзно. Он даже и ненамного сдвинется с места в своём падении. Так что ты, хотя пришла из мёртвого мира, ещё проживёшь долго-долго. Возможно, даже вполне счастливо.
— А если брать в расчёт? — еле слышно спросила Эрика, которой разговор окончательно перестал нравиться.
— Собственно говоря, что такое Красная Струна, как ни мелочь, ничтожная частичка сущего, которое представить тебе вряд ли удастся. Струн много, но Красная вспыхивает, как индикатор смерти мира. Как предупреждение. И тогда этому неведомому сущему остаётся лишь внять предупреждению и перескочить на другой лепесток времени. На ещё не оторвавшийся от бутона.
— И это так просто? — недоверчиво покачала головой Эрика.
— Для него, да! — лязгнули часы. — Ему остаётся лишь обратить время в расстояние. И не затягивать процесс. Надеюсь, тебе не надо объяснять, почему для падающего лепестка время сокращается, а расстояние до бутона увеличивается с каждым мигом.
— И как же это у него получится? — Эрика поправила непослушный локон, да так и оставила пальцы прохаживаться по волосам. Пусть часы не видят, что она волнуется.
— Ну, — протянули часы. — Все механизмы не объяснить, ведь правила существ иного масштаба неведомы даже таким созданиям, как я. Для простоты скажу так. Оно вытянет из лепестка оставшееся в живых время и превратит его в расстояние, в дорогу, по которой преспокойно взберётся обратно на бутон.
— А наш мир?
— Он умрёт намного раньше, чем ему оставалось. Собственно говоря, он умрёт сразу же, как всё время перетечёт в дорогу, по которой отправится то, что тихо-мирно жило по соседству с вами, хоть вы его никогда и не замечали.
— Это бесчеловечно! — разозлилась Эрика.
— А разве мы о людях? — удивились часы, но решили порассуждать. — Да взять хоть вас, людей. Ведь встречаются неизлечимо больные люди. Лежат они на кровати, встать не могут, заняться чем-то тоже. А смерть за горами. И время извивается жалкой струйкой бесполезности. Взять бы это время, да отдать тем, кому его катастрофически не хватает. А? Прелестная ведь перспективочка? Уж я-то знаю, как тоскливо времени, которому суждено обратиться в пустоту.
— Каждый сам решает, как пользоваться предназначенным временем, — сурово отрезала Эрика. — И нечего накладывать лапы на чужое. Дай волю, найдутся такие, которые тут же признают большинство неизлечимо больными, чтобы воспользоваться их временем и продлить жизнь себе и тем, кого выберут по своему усмотрению.
— Как хочешь, — скрипнули часы. — Я не собираюсь превращать время в рекламную акцию. Я просто даю тебе повод подумать.
— А как я узнаю, что мир умер?
— О! — лязг часов походил на мерный звон цепи, тянущейся по борту корабля. Ты ни с чем не перепутаешь тот миг, когда небо погаснет, и покажется то, что скрывалось за ним.
— Вселенная бесконечна, — упрямо твердила девочка.
— А я разве спорю? — удивились часы. — Я просто говорю, ты не перепутаешь.
— Но кто тогда Электричка?
— Та, кому приоткрыта завеса тайны, чтобы она могла подготовить дорогу. По ней она и уйдёт. Так обещано и так будет. Если не порвать Красную Струну.
— А если порвать?
— Тогда дорога не нужна. Индикатор погаснет. Струна красного цвета — это просто сигнал. В твоих понятиях — это боль. Нарыв на руке. Дырка в зубе. Сломанная кость. Как только раздражение исчезнет, сущее заснёт и преспокойно проспит всё оставшееся лепестку время. Оно не сбежит. Оно просто погибнет вместе с твоим миром.
— Это гораздо справедливее, — выдохнула Эрика.
— Разве? — усмехнулись часы. — Кем бы оно ни было, с тобой ему вряд ли захочется соглашаться. Если бы оно ускользнуло из объятий смерти, то стало бы единственным выжившим, сохранило бы память о мире, который пришлось оставить. И о твоём мире помнили бы ещё многие и многие тысячелетия.
— Но если оно уснёт, то миллионы людей проживут свои жизни.
— Но ведь в конце-то концов они умрут. Сейчас или потом, какая разница. А существо то бессмертно, пока живёт на бутоне времени. Ставить несколько своих лет рядом с бессмертием всё равно, что сравнивать песчинку с горой.
— Это не только мои несколько лет, — заспорила Эрика.
— Но они так или иначе закончатся, — уныло проговорили часы и отбили пять звонких ударов.
— Я не согласна, — возмутилась девочка. — Никто не имеет права распоряжаться моим временем, и временем мамы и папы! И бабушки! И вообще чьим-либо! Я хочу это остановить!
— Порви Красную Струну, — бесстрастно отозвались часы. — Тогда время сорвавшегося лепестка продолжит подпитку твоего мира.
— И сколько тогда? — прошептала Эрика.
— Не мне знать, — проскрипели часы. — Я не могу судить по одному человеку о всём мире, откуда он явился. Впрочем, ты уже здесь. Ты можешь остаться. Думаю, этому миру ничто не грозит. Он на другом лепестке.
— О! — просияла Эрика. — Если есть путь в живой мир, то почему бы Электричке и её неведомому повелителю просто не перебраться сюда без всякой дороги.
— Электричка может остаться здесь без проблем, — вздохнули часы, — но тому, кто приоткрыл ей тайны, необходима дорога. Я же предупреждал, нам с тобой неведомы законы, по которым течёт его существование. Дорога нужна. И я даже отсюда чувствую, что вбито порядочное число накопителей времени. Сколько их там у вас?
— Если ты про флагштоки, то тридцать один, — призналась Эрика и вспомнила помертвевшую землю, из которой будто бы вытянули все жизненные соки, а потом полуразложившийся корпус шестого отряда.
— Вот видишь, — часы вздохнули так глубоко, что очередная секунда задержалась на неуловимый миг, но потом соскочила и запрыгала по своей дороге, — процесс уже не остановить. Пользоваться накопителями вы не умеете. Как их выключить, вам не объяснить. Конечно, если порвать Красную Струну, они выплюнут время обратно. Но где та Красная Струна?
Эрика и часы печально помолчали. Потом стрелки вздрогнули, словно разом засобирались перепрыгнуть на соседние деления, да передумали.
— Так ты остаёшься? — прозвучал вопрос, и снова тишина.
Тиканье, шуршание и шелест. И тоска. Нет, Эрике расхотелось оставаться здесь. Не казались ей настоящими ни башни, ни ведьмы, ни покинутая Гномья Слобода. Хотелось поскорее вернуться. И не в лагерь, а сразу домой. И тогда все зловещие предсказания обернутся дурным сном. А рядом будут мама и папа. И бабушка. Ведь остаться сейчас в сказочном городе, значит, бросить их, сбежать, предать.
Словно снова Эрике стало пять лет, и все ушли в гости. А она боязливо ходит по опустевшей квартире и не может заставить себя выключить свет хотя бы в одной комнате. Самым страшным казалось, если родители не вернутся. Тогда всю жизнь пришлось бы провести в бесконечном шагании по комнатам. Ведь ни есть, ни спать не хотелось. Хотелось лишь, чтобы тоскливое ожидание закончилось как можно скорее. Сейчас же Эрике самой предложили задержаться в гостях. Но в пустой квартире теперь оставались все те, кого она любила. И если даже небо погаснет, то лучше встречать злой миг вместе с ними, а не прятаться и безмолвно плакать от нехорошего знания, что для них страшный день уже наступил.
— Нет, — замотала головой Эрика.
— Тогда поторопись, — предупредили часы. — Я перехожу в другое время. Мы больше незнакомы.
И стрелки перескочили. Толстая на два деления вперёд, тонкие аж на пять. И часы больше не казались живыми. Так, самый обычный механизм.