Раз! - и наша куча мала ударилась обо что-то и как бы увеличилась, наросла — ах да, это мы налетели на баулы и палатку, — и свистит дальше, но будто потише, да и снега все больше на пологом склоне — и вот мы, вздымая гигантские буруны снега, тормозим, останавливаемся в глубоком сугробе возле большого черного валуна. И некоторое время лежим неподвижно в безмолвии, лишь слышны стопы Наймарка — как выяснилось, он сломал руку. Мы с Нормой отделались синяками.
В методе Кастеллано не было прокола, сбой произошел, когда Норма случайно включила свой штырь вместо верхнего, уже извлеченного: обычная ошибка начинающих, как говаривал инструктор-альпинист. Эта ошибка могла стоить нам всего.
Норма занялась Наймарком, а я собирал разбросанные по склону вещи. Мы еще молчали, постепенно приходя в себя. Здесь, внизу, было не так ветрено, здесь вообще было как-то иначе; потом до меня дошло, в чем разница: здесь под нами была земная твердь — заснеженная, заледенелая, но все же земля. Мы спустились с ледника.
— Так это и есть тот самый прославленный Скалистый барьер?
Да, теперь можно было с усмешкой глядеть на эту полукилометровую толщу льда, нависшую над нами своим отполированным уступчатым боком. Только что она выпустила нас из своих когтей, поиграла слегка и выпустила. Здравствуй, долина реки Изанга!
Долина этой тропической реки утопала в глубоком снегу и была завалена огромным количеством валунов, скальных обломков. И хотя вокруг стоял все тот же морозный мрак, стало казаться, что здесь и теплее, и светлее, появилось чувство чуть ли не возвращения в родные места — вот ведь какой малости иной раз достаточно. Норма взяла руку Наймарка и велела мне:
— Подержи-ка его!
Я взял старика за плечи. Наймарк выглядел бледным, но бодрым.
— Держи крепче… — И Норма с видимым усилием оттянула ему кисть. Вот тут-то Наймарк и потерял сознание (к чему шло весь день), а мы с Нормой быстренько наложили ему шины из походной аптечки.
— Ну а ты как себя чувствуешь? — спросил я у Нормы.
— Как обычно. Хоть сейчас вперед, вот разве что Эл…
— Да, немного не повезло ветерану. Хотя могло быть куда хуже…
— Это я во всем виновата, — потупилась Норма, — все пострадали из-за меня…
— Брось терзаться, в следующий раз замыкающим пойду я. А пока давай ставить палатку.
С того ночного случая у нас с Нормой установился какой-то поверхностный, прохладный тон в разговоре, да и вообще что-то надломилось в наших отношениях: ведь если очевидно скрытничаешь с близким человеком, то какая же это близость? Но я надеялся, что совместная забота о покалеченном товарище нас как-то помирит.
— Давай ставить, — отозвалась Норма.
Где там — давай! В комфорте нашей длительной поездки на кухонном снегоходе мы почти начисто утратили все навыки походной жизни, что так прочно укоренились в нас до встречи с ночниками. Да и вещи были разбросаны и перепутаны, найдешь колышки — шеста нет, шест обнаружился — пропал снеговой поддон, и тому подобное. Наконец палатка была установлена (даже очнувшийся Наймарк принимал в этом посильное участие), и я зажег походный таганок. Мы разогрели консервы.
— Сколько у нас еще топлива? — спросил Наймарк за трапезой.
— Канистра. Больше запасов нет, все склады кончились на плоскогорье ночников. Тут, внизу, у Португала нет агентуры, тут вообще население отсутствует.
— Ну да, — вмешалась Норма, — а клиника?
— Клинику здесь разместили именно потому, что этот район должен был стать в перспективе безлюдным — раз, — Наймарк загибал пальцы, — не затронутым ледником — два, и труднодоступным — три. Насчет труднодоступности все уже убедились…
И он покачал свою забинтованную руку. В тот вечер у всех нас было ощущение небывалой усталости и в то же время триумфа — триумфа, хотя мы вовсе не дошли до цели и даже не имели точной ориентации в пространстве, но как-то исподволь возникала уверенность, что сумасшедший рейд будет выполнен. Но, кроме прочих препятствий, еще одна темная точка маячила на нашем горизонте — Португал. Я не удержался и высказал общий вопрос:
— Интересно, где теперь майор?
Наймарк ответил не сразу:
— Я думаю, что он шел с каким-то прикрытием и что его друзья не бросили майора в чистом поле, иначе шансов уцелеть у него — ноль… Однако, как говорится в шахматах, фатальная потеря темпа. Даже если он и уцелел тогда — ему придется все начинать с нуля. Так что мы имеем значительную фору.
Умиротворяюще горел, светился камелек под чайником, но я все посматривал на уровень топлива — он полз вниз, незаметно для глаза, но полз вниз.
— Очень много интересов сходится здесь, в атом деле… — продолжал Наймарк. — Огромные силы столкнулись, что и говорить, и каждый отдельный человек тут — песчинка. Но бывает, бывает такое, что песчинка, попав на вал, может его остановить — огромный вал всего одна песчинка, камешек…
— Сотрет в порошок, — разрушил я его сравнение.
— Может статься. Всякое бывает, — неожиданно легко согласился старикан.
Мы стали укладываться на ночлег. В ткань палатки снаружи мягко ударила поземка. Вообще, ветер здесь был постоянный, так называемый «стоковый ветер» — как объяснил Наймарк; холодный воздух с ледового плоскогорья «стекал» вниз, на равнину, но здесь это не имело сходства с пургой, скорее походило на обычную снежную погоду.
В тот вечер я долго не спал, лежал — руки за голову, — глядя сквозь небольшое пластиковое оконце в кровле, где звезды плясали, плавали в струях теплого воздуха из нашей трубы-вытяжки. Вообще здесь стало теплей во всех отношениях.
Наутро мы собрали поклажу — ее, как всегда, оказалось больше, чем ожидалось, — и распределили ношу. Наймарк, покалеченный, выпадал из числа активных носильщиков, он мог тащить лишь сущие пустяки, и, обсудив с Нормой сложившуюся ситуацию, я решил сделать волокушу из снегового поддона, а рюкзаки, таким образом, немного разгрузить. Тем более, путь лежал под уклон, все время под уклон, вплоть до бывшего русла исчезнувшей речки Изанга. Мы еще раз окинули взглядом исполинский обрыв, остававшийся у нас за спиной, и двинули вперед по равнине, обильно усеянной валунами и обломками скал.
В пути Наймарк несколько раз проверял маршрут: теперь это было куда важнее, чем на леднике, ведь у нас осталось в обрез припасов и двигались мы на своих двоих, совсем как во времена Скотта и Амундсена, а пройти оставалось еще километров с двадцать… Но слабый уклон все-таки давал о себе знать: тащить громоздкую волокушу стало легче, в некоторых местах можно было даже скатываться.
Несколько раз мы выходили на поверхность, образованную глетчерами, — вытекшая когда-то талая вода из-под ледника создавала широкие плоские наледи с округлыми краями, по которым было легко идти, особенно когда ветер в спину. Но открытой воды мы нигде не заметили. При взгляде назад было видно, что грандиозный Скалистый барьер здорово отодвинулся в тыл, но все еще отчетливо очерчивался в свете луны, кроме того, стала видна отсюда белая шапка поверхности самого ледника. Мы все шли и шли, удаляясь от ледового массива.
К полудню мы решили стать на привал в приютном, затененном от ветра высокими валунами закутке; не разводя походного камелька (экономия), перекусили консервами, разогретыми под теплыми куртками, и всего лишь после двадцатиминутного привала опять снялись, пустились в путь. После сотен километров пути, проделанного там, на плоскогорье ледника, было дико и непривычно ставить себе ориентиры, вроде дальнего валуна, похожего на палец, — да на снегоходе мы бы вихрем домчали до него, обогнули и устремились бы дальше, оставляя за собой широкий рубчатый след, а тут мы брели уныло и неспешно до этогo валуна, затем до следующего снегового холмика, — усталая, измученная Норма, старина Эл со сломанной рукой, ну и, наконец, я, запряженный в неуклюжий вьюк волокуши.