— Возможна, — сказал я, — и связь, и контроль.
Норма согласно кивнула в ответ на вопросительный взгляд Наймарка.
— Давайте уточним по порядку, — я решил дальше говорить без уверток и общих слов, — что у нас сегодня самое первое по важности. Бюлов, ведь так?
— Бюлов, — печально поддакнул Наймарк.
И Норма безрадостно кивнула: да, мол, Бюлов…
— Ну что ж, — продолжал я, — тогда все более-менее ясно. Пока. И так же ясно, что, заводя всю предстоящую возню с этим Бюловом, нам никак не обойтись без директора, без этого самого Резковица.
— Хорошо, — согласилась Норма, — только у меня одно условие.
— Какое же? — поинтересовался я.
— Чтобы ни единый волос не упал с головы этого старика, когда вы станете его принуждать, — сказала Норма с таким запалом, что я стал побаиваться — а как бы не вернулась ее холодность ко мне. Наймарк же сказал просто:
— Норма, вы нас путаете с унтерами майора Португала…
Все было сказано, все молчали, какое-то опустошение царило в уме. Издалека троекратно прозвучал гонг.
— Так, значит, вы тоже террористы, — наконец-то резюмировал Резковиц. После моего короткого сообщения, которое директор принял на удивление спокойно, он некоторое время сидел не шевелясь, положив нож и вилку на скатерть, — как бы просто обдумывая услышанное. Мы молчали, понимая, что возражать сейчас будет совершенно бесполезно.
Все происходило в столовой, среди дубовых панелей и фресок, и стороннему наблюдателю издали могло бы показаться, что это просто светская беседа — если не задумываться о жутком смысле сказанного.
— Террористы… Наконец-то вы добрались до меня — и в каком невинном виде! — Резковиц поочередно остановил взгляд на каждом из нас. — Молодой человек. Юная девушка. Благообразный ученый… Да, любой бы на моем месте мог легко обмануться…
Мы продолжали молчать. У меня мелькала время от времени мысль о том, не носит ли директор с собой парабеллум, но похоже было, что он сейчас безоружен.
— И вот теперь я захвачен, и мне диктуют немыслимые условия, невозможные условия… Ах, что бы мне стоило перестрелять всех вас прямо там, в палатке!
— Невозможно, доктор, — мягко возразила Норма. — Вы не из тех, кто способен убить. И, чтобы вы знали, — мы тоже. Мы не причиним вам никакого вреда…
Резковиц все так же смотрел на нас поверх очков.
— Я вам не верю, — наконец произнес он. — Я вам не верю именно потому, что смог в вас столь легко обмануться. Вы из тех террористов, которые умело работают под порядочных людей, это прирожденные актеры, лицедеи. Террористы, пытавшиеся захватить клинику пять лет назад, те самые, на вертолете, они были куда честнее вас…
— Они-то бы уж точно вас укокошили, — вставил я.
— Может быть, — легко согласился директор, — только они не изображали бы при этом из себя магистров гляциологии или пай-девочек… О молодом человеке я не говорю, такие годятся на все случаи жизни…
— Насчет меня вы тоже глубоко ошибаетесь, Джошуа, — подключился Наймарк. — Я и в самом деле специалист-гляциолог, и, говорят, неплохой… Я впутался в это дело только из внутренних побуждений. Никто на меня не давил.
Резковиц впервые как бы заинтересовался:
— Внутренние побуждения? Какие же могут быть внутренние побуждения у зрелого ученого, кроме служения науке?
— Именно поэтому я здесь… — Наймарк потер руки, подумал. — Вот вы говорите о служении науке — вполне искренне, я думаю. Так же точно полагал и ваш главный пациент…
— Бюлов, конечно же?
— Именно он — когда затевал главный эксперимент своей научной жизни, тот самый эксперимент с гравитационной частицей. Вы знаете, чем все это обернулось…
Наймарк отодвинул чашечку с кофе, взял машинально щипчики для сахара. Руки у него дрожали.
— Словом, все знают, чем это закончилось. Научное любопытство одного ученого стало вселенской бедой для всех. Ученые любопытствовали и до этого, и тоже не всегда безопасно, но этот случай стал роковым… Да, но я отвлекся… Так вот, я подумал о том, не может ли один ученый постараться исправить то, что натворил другой? Как бы попытаться реабилитировать науку, ведь невозможно держать на себе столько вселенского греха, сколько держит наука теперь. И я всеми правдами и неправдами добился своего включения в рейд.
Директор безучастно выслушал эту короткую исповедь.
— И чего вы хотите добиться теперь?
— Возвращения, — проговорил Наймарк, мне показалось, даже с некоторым пафосом, — возвращения к исходному состоянию. Вы же знаете — теоретически эксперимент обратим, нужно лишь получить ключ для начала работы обратного хода…
— Ключ, — фыркнул Резковиц. — У вас какие-то несерьезные термины, да и планы… Вы ведь ученый и можете здраво взвесить все шансы на осуществление такой акции. Понимаю, когда за это берутся простые, от ружья, террористы-налетчики — подержать ключ от судеб мира им крайне лестно, пускай они и не понимают, как им пользоваться. Но вы-то должны понимать, что с получением ключа все только начинается?
— Я это прекрасно себе представляю, — с неожиданным запалом произнес Наймарк, — и тем не менее сделаю все, чтобы добиться обратного хода…
— То есть вы один хотите искупить грех всей науки?
В голосе Резковица опять послышалось что-то вроде любопытства.
— Да, и я намерен даже произвести все один… если мне никто не поможет. Я тоже, как и вы, владею техникой расконсервации — и добьюсь контакта с Бюловом!
Только теперь перед нами вырисовался подлинный Наймарк — Наймарк-фанатик, Наймарк-аскет, преданный одной лишь идее, пожирающей его, словно огонь. И я, и Норма впервые видели его таким, и не могу сказать, что это нам нравилось.
— Так, — заключил Резковиц, — спасибо хотя бы за откровенность. Меня все же интересует, как хотят распорядиться моей персоной…
— Ваша помощь желательна, даже необходима, — подключилась Норма совершенно бархатным голосом, — но если вы не пожелаете, вы совершенно свободны в своих поступках.
— Хм… странно… Такой у вас гуманный терроризм, что ли?
— Надеюсь, теперь до вас дошло, что это вовсе не терроризм. Пойдем, Петр, на сегодня вполне достаточно. Я страшно хочу спать.
И Норма поднялась из-за стола, следом за нею я и Наймарк. В столовой остался лишь озадаченный Резковиц.
— Но что же мне теперь делать? — крикнул он нам вслед чуть ли не обиженно.
— Решайте сами, — ответил Наймарк, выходя из столовой. — Но учтите, никакого противодействия — это в ваших интересах.
И мы устало зашагали к нашему шикарному пристанищу.
21
Нам потребовались сутки, чтобы получить от Резковица доступ к ячейке Бюлова, и, когда наконец мы привезли на каталке саркофаг в операционную, Наймарк чувствовал себя чуть ли не именинником. Хотя радоваться особых причин не имелось: Бюлов по анамнезу был человеком далеко не образцового здоровья, и расконсервация, которая и для совершенно здорового человека не всегда показана, тут могла просто не состояться.
На вид это был человек средних лет с рыжеватыми вьющимися волосами, с таким же, как и у всех остальных пациентов, синюшным оттенком кожи, обусловленным цветом заменителя крови, очень исхудалый, что выяснилось после того, как мы распеленали это ледяное негнущееся тело и уложили его под слепящее поле операционной лампы. Резковиц наблюдал за нашими действиями издали, чтобы, как он сказал, «ничего не попортили в операционной», но после того, как убедился, что Наймарк достаточно уверенно управляется с аппаратурой (здоровую руку заменял ему я), в том числе и с компьютером, который был тут же подключен к датчикам на пациенте, директор вроде бы несколько успокоился.
— Действуйте, террористы, — пробормотал он, выходя из операционной, — пациента я вам не отдавал, вы его взяли на свой страх и риск. В случае претензий со стороны родственников я снял с себя всякую ответственность.