Когда официант отошел, Джейми придвинулась к Андреа:
— Ну, и когда произойдет это событие?
— Четырнадцатого июля — в нашем имении в Саутгэмптоне. Раньше Том никак не может взять отпуска, чтобы мы могли провести настоящий медовый месяц, — объяснила Андреа. — Мы поедем во Францию, потом в Англию.
— А что подарить тебе на свадьбу? — И Джейми со злой усмешкой начала перечислять: — Тостер? Миксер? Имя лучшего адвоката?
— Мне нужна ты.
Брови Джейми поползли вверх от изумления.
— Я хочу, чтобы ты у меня была свидетельницей, — сказала Андреа, когда официант вернулся с заказом.
— Согласна, — без колебаний ответила Джейми, — с одним условием.
Андреа посмотрела на нее подозрительно:
— Каким?
— Что мне не придется надевать розовое платье! Терпеть не могу этот дурацкий розовый цвет!
— Ничего розового! — Андреа энергично затрясла головой.
— В таком случае, согласна, — приняла предложение Джейми. — А теперь, раз уж мы покончили с делом, давай закажем что-нибудь? Умираю от голода — а здесь такие телячьи отбивные и земляничный десерт а-ля Романофф, после которых и умереть не жалко…
Ноги Джейми поочередно касались земли, отбивая мерный ритм. Промозглым апрельским вечером она обегала по своему обычному маршруту дорожки Центрального парка — в спортивном шерстяном костюме с начесом, с плотной повязкой вокруг головы, в кроссовках «Найк». Щеки у нее заледенели, изо рта вырывался пар, но она продолжала бегать, невзирая на секущий ветер. Каждый вечер, кроме понедельников, она бегала в любую погоду круглый год. Еще в Принстоне она заметила, как здорово бег влияет и на ее физическую форму, и на умственные способности. Она бегала каждый день до изнеможения, но чувствовала себя здоровой и бодрой. Так она расслаблялась. Отец не раз говорил ей когда-то, что ее энергии хватило бы на десятерых, и он был прав. В детстве она находилась в непрестанном движении, а вот терпения у нее не хватало, она так и не освоила йогу, она была совершенно не способна долго концентрировать внимание на чем-либо одном, не могла заниматься медитацией. Да и ходить каждый день в спортзал казалось ей утомительным. Но когда она бегала, она чувствовала невероятный подъем и одновременно полное равновесие духа.
Постепенно переходя на ходьбу, она направилась к выходу на Семьдесят вторую улицу. Минуя Дакоту, она вспомнила ночь, когда ей пришлось делать репортаж об убийстве Джона Леннона. Это был один из самых знаменитых ее репортажей, после которого к ней пришло настоящее признание. Она даже поежилась от жутковатых воспоминаний: в первый раз столкнулась она тогда с убийством, юная фотожурналистка, никому еще не известная… И тут же подумала об отце, о том, что могло с ним произойти, умер он или жив.
Так она дошла до своего дома на Уэст-Энд-авеню. Консьерж добродушно заворчал, открывая ей дверь:
— Ну и ну, и как это вы бегаете в такую погоду, мисс Линд? А уж зимой каково вам приходится?
— Просто бежать нужно очень осторожно, — рассмеялась Джейми. — Очень.
Она поднялась на лифте на свой этаж, вытащила из-под ворота куртки длинную цепочку, сняла с нее ключ и отперла дверь. Войдя в квартиру, она включила свет в крохотной прихожей и сразу прошла на кухню, чтобы совершить привычный ритуал: выпить стакан апельсинового сока, чтобы поднять уровень сахара в крови после пробежки. Откупорив банку и налив сок в стакан, она подошла к окну, откуда был виден Гудзон и Нью-Джерси за ним, с улыбкой вспоминая, как отец поднимался с ней однажды на крышу Эмпайр-Стейт-Билдинг.
— А отсюда видно Нью-Джерси, папа? — спросила она, когда он поднес ее к одному из странных телескопов, которые стояли на смотровой площадке восемьдесят шестого этажа.
— Разумеется, принцесса, но отсюда видно и кое-что поинтереснее. Как раз эта часть Нью-Джерси совсем не живописна.
— Ну, папочка! — скривилась Джейми, вроде бы капризно.
Конечно же, он не живописен, папочка, — особенно эта часть, согласилась сейчас Джейми, неохотно возвращаясь к реальности.
Она прошла в комнату и включила автоответчик. Как хорошо дома, невольно подумала она. Дома! Это был ее первый настоящий дом за последние восемнадцать лет. Когда пять лет назад она въезжала сюда, она сразу решила, что все здесь устроит по собственному вкусу и усмотрению. На аукционе она купила старинную, отделанную бронзой кровать и старый секретер, разыскала чудесные, с ярким орнаментом персидские ковры, а обивку на диван и кресла выбрала гобеленовую. На стены повесила картины, написанные ее матерью на Саунд-Бич, — гладь спокойных морских пейзажей, парусники, кони на лужайке. Рядом с диваном на огромном письменном столе орехового дерева в бронзовых рамочках стояли ее любимые семейные фотографии и музыкальная шкатулка, которую отец подарил ей за год до своего исчезновения. По-прежнему крутился заводной единорог, и по-прежнему, как будто и не было этих лет, звучала мелодия «Несбыточной мечты».
Походный рундучок отца она поставила в спальне, в ногах кровати, и накрыла его стеганым одеялом из ярких лоскутьев. В нем по-прежнему лежали посылки, открытки и письма, запертые от нее чужой рукой. Время от времени она перебирала их, читая написанные отцовской рукой строки и вспоминая лучшие часы, проведенные с ним.
И потом всегда плакала.
Она, как и раньше, жила воспоминаниями, и добрыми, и горькими. И те и другие причиняли ей жгучую боль, но она старательно хранила память об отце, погружаясь в сладостные и мучительные воспоминания.
Ей нравился ее дом: куда бы ни забрасывала ее беспокойная профессия, ей всегда было куда вернуться, у нее был свой дом.
Выключив автоответчик после того, как прозвучала последняя запись, она занялась почтой, которую не успела рассмотреть перед вечерней пробежкой. Счета и рекламные проспекты, уныло подумала она, сортируя почту: счета и прочую важную корреспонденцию оставила на столе, а все остальное отправила в корзину. Счет за телефонные переговоры, счет от доктора, распечатка банковских счетов, распечатка кредитных расходов, мусор, мусор, мусор. И почему это столько фирм тратит прорву денег на переписку, рассылая этот ненужный рекламный хлам? Разве они не знают, что большая их часть, если не целиком, остаются нераспечатанными. Ей в голову пришла праздная мысль — сколько же тонн макулатуры переправляет почта страны за год? И наплевать, что в то же время задерживается или вовсе не приходит важная корреспонденция. Надо бы сделать статью для газеты, решила она, и пометила в календаре, что следует переговорить об этом с Беном Роллинзом. С Тиренсом Хильером говорить бесполезно — он отклонит и это предложение. Вот уж кто наверняка читает все подряд, подумала Джейми. Да он поди только такую почту и получает.
Рекламы туристских агентств, журналы — ничего нового, кроме нескольких писем от друзей, с которыми она состояла в постоянной переписке. Зевая, она заметила обратный адрес на одном из конвертов — Саунд-Бич. Едва взглянув на него, Джейми тотчас решила, что письмо от Элис Харкорт.
— Макулатура, — объявила она и выбросила его в корзину.
Глава 11
Саутгэмптон, июль 1984 года
— Знаешь, я страшно волнуюсь, — призналась Андреа. — Так и вижу, как иду по проходу в церкви, спотыкаюсь и падаю со всего размаха.
Джейми захохотала и подошла к ней, чтобы поправить фату, украшенную шелковыми белыми цветами и мелким жемчугом.
— Успокойся, — сказала она убежденно, — люди каждый день венчаются.
Андреа встревоженно взглянула на нее.
— Но я-то первый раз! — вновь запричитала она. — А вдруг я наделаю каких-нибудь глупостей?
— Смотри на это иначе, — усмехнулась Джейми. — Если ты и совершишь глупость, то по крайней мере ты сделаешь это с помпой. А зная твою мать, можно быть уверенной, что она никому ничего не позволит заметить! — Джейми поправила длинную фату.