Запыленная, как мучной куль, «Победа» появилась под окнами ровно в восемь.
— Велели в контору заехать… — сообщил шофер Федя.
— Зачем?
— Не знаю. Попрощаться, может?
— Со всеми как будто простилась.
— Не знаю. Велели заехать, — повторил шофер.
— Что ж, хорошо… Но вещи возьмем с собой, чтобы потом не возвращаться. Откройте, пожалуйста, багажник.
В разинутую пасть багажника затолкали чемодан. А корзину с продуктами и коробку с широкополой соломенной шляпой Светлана положила рядом с собой, на сиденье.
Поехали. После весенней распутицы на дороге, где в ту пору всякий раз буксовали колеса автомашин, остались выбоины. Теперь выбоины засохли, окаменели, образовав волнообразное полотно. Меж этих волн и ныряла теперь «Победа», то зарываясь носом, то задирая кузов.
Беспросветная туча пыли застилала ветровое стекло. То ли впереди них шла еще какая-то машина, то ли до сих пор не улеглась пыль, взметенная колесами «Победы», когда она ехала сюда. Пыль проникала во все щели сухая, душная.
Нынешний июнь начался без осадков. Сушь. А лета все равно не чувствуется. Безоблачное небо не сине, а белесо — его застилает мутная поволока. Дуют северные ветры — протяжные и не то чтобы холодные, но мертвящие. Так и стоят под ветром березки: тощие, сквозные, с копеечной мелочью листьев на ветках. Острые, как бивни, травинки, несмело проклюнувшиеся к свету, бледны, как ростки картофеля. Папоротники в ожидании настоящего тепла все еще смотаны тугими клубочками. Холодно, сухо, пыльно.
Светлана вспомнила Танькино письмо: «Вода в море теплая, вылезать не хочется… Сейчас цветут магнолии…»
Откашлялась: першило в горле от пыли. Провела по ресницам ладонью — и на руке остались пыльные полосы,
«Еще четыре дня пути…» — подсчитала она.
Машина остановилась возле приземистого, вытянутого здания. Над входом трепетал на ветру выгоревший флажок, а у входа висела исчерченная мелом доска показателей.
Здесь помещалась контора Унь-Ягинского промысла.
В комнатенке, перегороженной барьером, было пусто. За этим барьером обычно сидела Танька, разыгрывая на «олимпии» бойкие пассажи. Но сейчас комнатенка пуста. Спеленатая холщовым чехлом «олимпия» покоится на шкафу.
Светлана помедлила у двери с табличкой «Зав. промыслом». Потом, приоткрыв дверь, спросила:
— Можно?
Обычно она открывала эту дверь не медля и не спрашивая: все-таки старший геолог — не постороннее лицо на промысле. Но сейчас она чувствовала себя посторонней. Уже не у дел. Отпускница.
В кабинете, кроме Брызгалова, оказался Таран — заместитель управляющего трестом «Печорнефть». Грузный, большеголовый мужчина. Лицо и голова его обриты до блеска, и поэтому особенно выделяются глаза — темные, живые, умные.
— Здравствуйте, Светлана Ивановна, — протянул он ей руку, — садитесь…
Сам Таран сидел за письменным столом Брызгалова. А Брызгалов — поодаль на стуле.
Кое-где основательно привился служебный этикет, согласно которому нижестоящий руководитель, принимая вышестоящего, уступает ему свое место, а сам пристраивается сбоку припека, гостем. Обычай нелепый и стыдный.
Но в данном случае (и Светлана это сразу поняла) такая дислокация таила более суровый смысл. Брызгалова отстранили от должности, и самолюбие уже не позволяло ему садиться на место, с которого его сместили. «Неужели Таран будет заведовать нашим промыслом?» — от этой внезапной догадки Светлана ощутила робость и тревогу.
Эта тревога возникла в душе, как смутный отголосок давнишних, уже минувших тревог.
Собственно говоря, никаких тревог не было. Ничего не было. Но все-таки что-то было.
После окончания Московского нефтяного института имени Губкина Светлана Панышко получила направление в трест «Печорнефть». Здесь ее поначалу определили в отдел главного геолога — сочинять инструкции, вычерчивать схемы. Она оказалась первой и единственной женщиной среди трестовских геологов. Как потом выяснилось, сослуживцы за глаза величали ее «геологиня».
С Иваном Евдокимовичем Тараном, заместителем управляющего трестом, у Светланы сложились отношения деловые, ровные. Иногда он приглашал ее для консультации по вопросам, касающимся геологии. Сам преподал ей немало дельных практических советов. Сидели за одним столом на производственных совещаниях. По вторникам занимались в кружке английского языка — в тресте изучали английский и китайский.
Вот и все. Ничего не было… Или что-то было?
Не раз во время этих служебных разговоров и совещаний Светлана ловила на себе взгляд его глаз — темных, живых, умных. Взгляд, исполненный ласки.