- Борька, Борька! - покричал Иван.
В ответ метрах в двадцати послышалось вопросительное мычание. Иван не спеша, стараясь не спугнуть "зверя", который мог рвануться в ночной лес, приблизился. Бычок немного отошёл и снова мукнул. Как будто спрашивал, чего надо.
- Борька, дурак! Я тебя кормлю, а ты от меня прячешься! Стой, хуже будет!
Бык вдруг рявкнул, напуганный каким-то шорохом и выбежал прямо на "охотника". Иван тут же схватил его за короткие рога и накрутил верёвку, которую всегда носил в кармане. Животное поплясало немного на месте, желая оставаться диким, но, получив лозиной по хребту, покорно дало вести себя домой.
Иван затащил бычка во двор и направил в сарай, куда сам не пошёл: в кошаре жена готовилась доить корову, а обсуждать с ней неизбежный вопрос о голодовке он был ещё не готов. Выручил дед Степан.
- Сосед, есть полезная информация! - обозначился тот со своего любимого крыльца.
- Про обвал рубля?
- С этим всё ясно... Де-номи-бляция! Так по ящику назвали... У меня друго. Сколь бы, ты думал, сохраняется в холодильнике буженина и окорок?.. Не знаешь? И я не знал, не ведал. А теперь пожалуйста: таблица в газете, и все могут пользоваться. Чтоб, значит, не передержать. Вот коли буженина, то будь добр, через семьдесят два часа слопай, и ни часом больше. Полукопчёные колбасы - до десяти суток храни смело. Рыбу горячего копчения - до трёх суток, а холодного - до десяти опять же. Что тут ещё?.. Не вижу... Слепой совсем... "Сыры твёрдые". Егоровна! Сколько там наши
63
сыры твёрдые лежат?! Пятнадцать суток есть?!
- Дурень и есть дурень. Мелешь языком почём зря и другим надоедаешь... - отозвалась старуха через приоткрытую дверь. - Я и холодильник-то давно отключила.
- Значит, всё в порядке, - миролюбиво заключил дед и даже напел. - Сыры тверды, и танки наши быстры...
- Доллар опустится, аналитик?.. Говорили что? - Иван подошёл к заборчику между дворами.
- А вот не понимаешь ты, сосед, зачем всё это наделали господа московские... Я, Иван, севодни кино американское посмотрел. Бабы ихние меня удивили. Каковы, а?
- А что?
- Деловые. Русской женщине, коли муж не пьёт и не гуляет - уже счастье. А ежли и семью кормит - так просто ангел рядом. Наши бабы готовы кормить, поить, обстирывать мужа, рожать ему детей, сколь получится, тянуть всё хозяйство, значит, домашнее: скотину, огороды. А с мужика довольно и того, чтоб не пил много, не бил больно и не гулял часто. По пословице: хоть муж не гож, да чужого не трожь.
- А американки что?
- Дело не в американских. Россия - она как её женщины. Мы ж не требуем, чтоб власть о нас заботилась, способствовала процветанию, значит, материальному, защищала и прочее. Лишь бы не мешала жить, не трогала...
Дед закашлялся, но, словно боясь, что слушатель уйдёт, поторопился договорить, несмотря на першение в горле и выступившие на глазах слёзы.
- Вот полгода над нами...не экспериментировали, а мы уже...и жиреть начали. А она, власть-то, бац...и напомнила о себе. Мол, не расслабляйтесь... Говорите, плохо живётся, не-эт...нет, может быть ещё хуже, и зараз я вам докажу...
- А народ молчит...
- Молчит, как та баба, что с дуру поверила мужику, замуж выскочила и теперь побои терпит, плачет себе потихоньку да лицо битое от детей
64
скрывает...
- Получается, наш народ неудачно вышел замуж? - усмехнулся Иван, которого позабавила теория старика. - Может, на развод подадим, а?
- Дождутся и развода, бл... Некому тогда будет их кормить да обстирывать... Американки-то брачный контракт поначалу расписывают, а опосля уже в ЗАГС... Да-а... А с долларом, Иван, теперь не надейся. Курс нашей национальной валюты был заведомо неправильный, все экономисты предупреждали. Вопрос в другом. Почему: раз тебе - и ку-ку, весь рубль, значит, разом обвалился, не постепенно?.. Не догадываешься?.. А кто-то на сей операции хороший куш отхватил. Особливо кто скупил подешевле этих долларов цельные мешки, а теперь таким, как ты, продаст втридорога.
- В четыре.
- А?
- В четыре раза, дед. Жена получала восемьсот, а теперь двести рублей. Как уборщица.
- Вот чего. А сколько ж тогда уборщица? Кто там сейчас в школе моет? Валеркина Ольга, да? Моего кума дочка. Получается, полгода даром работала.
- Больше.
- А ты, Иван, извини меня, сам виноват. Нельзя этот мусор держать в таких количествах.
- Какой?
- Рубли!.. Положим, грех сто пятьдесят миллионов населения объегоривать ради интереса одной морды, но ведь власть знает: никто сбережения в рублях не держит... А таким, как я, на них - тьфу, пусть хоть удавимся. Нам с Егоровной хоть по какой цене доллары не купить.
- Продукты покупаете? Сейчас всё подорожает. А у меня пацаны на зиму без обуви, без шапок. У Даши сапог нет... Одежду себе штопает...
- Я тебе, сосед, конечно, сочувствую. Но ты тоже должен мыслить стратегически. Вот в овечках и коровах ты разумеешь, а в государственных проблемах, значит, ни шиша.
65
- Так просвети, Игнатьич, дурака... который всё лето впустую горбатился.
- Лучше, Иван, расскажу я тебе опять сказку. Сказка - она как? Даже ребёнка уму-разуму научит. Это не какое-нибудь внушение...
- Даша говорит: "Литература - это философия в образах".
- Чего-чего?.. Философия, говоришь? Вот и послушай мою небылицу, коли так... Небылицу в лицах. Я Егоровне-то своей рассказал, а она окрысилась: сказки, мол, про добрых царевичей, а ты про всякую шушеру сочиняешь. Ишь старая! Царевича ей подавай. Много ты их видала в жизни...
- Ты замкнула сарай? - спросил Иван жену, которая выходила с подойником. - Я поболтаю немного с соседом.
- Не сидите долго. Вечерами уже прохладно. И на ужин я сварю молочную кашу, так чтоб не остыла...
- Хорошо.
Иван, пользуясь темнотой, по-мальчишески перемахнул через заборчик, тоже сел на крыльцо, а дед Степан, заполучив слушателя, достал сигарету и проговорил, прищуриваясь:
- Сядем рядком, поговорим ладком?.. Ну, вот. Постарел царь-батюшка, видит, что пора ему готовить царство-государство к передаче наследнику. Нет уж той силы, что прежде, той цепкости и мудрости. Иной раз примет какого-нибудь посла, побеседовать бы, чтоб укрепить добрые отношения с соседским государством, ан нет, как назло, забыл фамилию тамошнего короля. Обидно. А то возьмёт лейку и хочет полить капусту, что в огороде при царской кухне. Придворные посмеиваются, дети упрекают, у жены-царицы слёзы наворачиваются... А хвори! Столько вдруг доктора отыскали их в одряхлевшем царском теле, что не успеваешь и лечить все. Нет, пора на пенсию. Пусть молодой наследник правит, а ему, царю, обеспечит покой и благополучие на последние годочки жизни. Вот осмотрелся их величество: как изменилось всё, пока он спокойно старел да от дел потихоньку отходил! Был он фигурой громадного масштаба, а кругом всё мелкая рыбёшка сновала. А теперь... Воеводы да министры, кому сытные места достались, разбогатели, силу набрали, вокруг каждого из них теперь полчища своей преданной мелюзги суетятся. Так и готовы на другую стаю наброситься да под себя подмять... А купцы - уже и не купцы вовсе. Про зипуны забыли,
66
бороды посбривали. У них и рудники, и заводы лучшие, и банки богатые не хуже европейских. У царя-батюшки ажно мурашки по телу пробежали... А господа промышленные и газетёнки себе понакупили, над ним, государем, писаришки купленные шутить себе позволяют, карикатуры разные малюют. И что всего хуже - государственные люди с купчишками разбогатевшими стакнулись. Те им деньги и поддержку всяческую, а чиновная братия до самых-самых советников царёвых включительно своим приятелям то заказ выгодный, то бумагу такую, что хоть пол-России забирай и делай, что хошь. И никто теперь с государем не считается; слабым, больным, а которые и нищим прозывают. Расстроился царь. Этак уйди на пенсион, затюкают его и помереть спокойно не дадут. Зовёт он своего нового первого министра, из молодых, чистенького да гладенького, за границей слов всяких умных нахватавшегося, да не знающего, куда те слова на Руси-матушке пристроить. Так мол и так, нужно мне наследника утвердить да на покой отбыть, а всех, силу через деньгу получивших, ослабить по возможности. Новенький министр пылинку с заграничного своего сюртучка стряхнул, затылок почесал и в момент выдал царю-батюшке совет. "Никакие ЭТИ не богатые, -объясняет. - Настоящий капитал по сту лет копится. А наши кредитов да займов в европах понабрали и жируют. Думают: может, больше разбогатеем или ещё как-нибудь. Опять же русский авось в запасе. А иные и выше смотрят: на эти кредитики всё в царстве-государстве себе сгребём, тогда ещё ширше развернёмся. А вот тут мы их и поймаем. Объяви завтра, что за рубль российский раз в пять меньше валюты иностранной надоть платить. Кредиты заграничные тогда станут не золотыми, а бриллиантовыми. Богачи наши, чтоб покушаться на власть, и забыть забудут, лишь бы без последних штанов не остаться. Воеводы да министры перед вашим величеством на задних лапках вновь заходят. А что товару иностранного не сможем тогда купить - то не беда. Свой брат мануфактурщик хоть что хошь сработает, Европе не уступит". - "Так ведь, - кумекает царь, - всякий немец у нас королём себя будет чувствовать. Там жалование маленькое получит, а у нас, на рубли обменяв, и заводик прикупить сможет". - "Не больно-то они к нам ездят, иностранцы - возражает первый министр. - А покупать у нас, хоть и гнутую подкову, и вовсе опасно: мало, что надуют купцы, так опосля, куш сорвав, по судам затягают". - "Молодец! - говорит царь. - Послушал я, как вы, молодые, легко рассуждаете, про народ и не вспоминаете, так мне поскорее помереть захотелось. Напишешь указ, и от твоего имени завтра на всех площадях прокричат. А казначею скажи, чтоб целковиков у него к вечеру не