- Не переговорщик и не уполномоченный. Я сам по себе. Просто беспокоюсь за друзей.
- Настоящая дружба - это хорошо, это здорово. И кто твои друзья?
- Баскаков Евгений. С ним должна быть еще Касаткина Элла, тоже наша землячка.
- Вот какая дружба, - ухмыльнулся долговязый. - И что, ты готов за друзей в огонь и воду, любую боль перенести?
- За друзей готов. Разве это зазорно? - Я посмотрел на долговязого в упор.
- Нет, не зазорно. Только остались ли еще в наше время такие понятия, как дружба, преданность, верность?
- У вас, может, и не остались, а я из старого мира - друзей предавать не привык.
Я не сдавался. Коренастый придвинулся ближе.
- Значит, говоришь, за друзьями пришел?
- Да, за друзьями.
- А хочешь, мы их отпустим? - улыбнулся коренастый и подмигнул долговязому. - Сколько их там у нас в кутузке? Человек семь? Выдержишь семь ударов по корпусу, отпустим. Как тебе?
- Бейте, - сжался я в комок.
Коренастый нанес мне резкий хук в живот. Первый удар я выдержал, но тут же получил удар кулаком в левый бок, затем в правый, прямой в грудь. Я сдвинулся назад, но выпрямился, снова собрался с силами:
- Лупи еще!
Подошел долговязый, саданул два раза в живот и снизу в челюсть. Я грохнулся на пол, почувствовал вкус крови во рту.
- Что ж вы делаете, сволочи? Фашисты, - пробормотал я, приподнимаясь на локте.
- Что ты сказал? - набычился коренастый.
- Фашисты вы, а не люди. Хуже фашистов. У вас других развлечений нет?
- Ты смотри, какой моралист выискался - не тебе, лохотронщику, вякать. А это за фашистов, - наклонился коренастый и шибанул меня в висок. Я плюхнулся на пол, затем опять приподнялся на локоть, задрал голову и снова бросил с вызовом:
- Фашист!
- Ну, ладно, хватит, - остановил коренастого долговязый.
Тут дверь отворилась и дежурный ввел в кабинет Еремеева.
- Товарищ капитан, еще один. Тоже, говорит, за лохотронщиками.
- Ладно, разберемся, - сказал долговязый. - Возвращайся на пост.
- Есть, - дежурный удалился.
Еремеев ошарашено взглянул на меня.
- Ну, давай, поднимайся, - долговязый поднял меня с пола, посадил на стул.
- Этот за друзьями, а ты за кем? - спросил Еремеева коренастый.
- Тоже за ними.
- Тогда забирай и этого, он за всех вас отработал. Паспорта пока останутся у нас, скажешь своим смотрящим, пусть за ними сами приезжают.
Я поднялся, пошатываясь подошел к Еремееву.
- Все нормально? - спросил Еремеев.
- Нормально.
Какое еще зло можно причинить рыбе, которая уже поймана, изжарена и подана на стол под соусом?
Мы вышли в коридор. Коренастый пошел за остальными, долговязый бросил мне и Еремееву: “За мной”, - и направился к дежурному. Минут через пятнадцать Баскаков с товарищами вышли во двор, где мы с Еремеевым ждали их возле машины. Баскаков крепко обнял сначала Еремеева, потом меня.
- Уж думали не вырвемся, - сказал и улыбнулся.
- Скажите спасибо Диману, он за всех расплачивался.
- Да ладно тебе, Олежа, не говори ерунды, - пробормотал я с трудом - челюсть еще ныла.
Баскаков обернулся к подошедшим.
- Марин, все не влезем, лови такси, забирай оставшихся и дуйте к нам на Удальцова. Хома знает.
Дрыщ, Баскаков и Колян влезли в машину к Еремееву.
- Диман, ты идешь? - крикнул Баскаков, перед тем, как сесть.
- Да, сейчас.
Я остановился возле Эллы.
- Ты как?
- Живая.
- Тогда увидимся.
Я пошел к машине Еремеева. Через полчаса мы были на месте.
Ближе к полуночи сабантуй только развернулся. Все пребывали в каком-то пьянящем восторге, и не столько от алкоголя, сколько от ощущения освобождения, легкости, удачи.
- Я же говорил вам, - бормотал напившийся Баскаков. - С нами не пропадете, не хрен шастать по Москве, из бригады в бригаду. Там, где мы, там фортуна и успех. Да, и еще, я чуть не забыл про наше золотое правило: кто сегодня привел самого денежного клиента? Опять наш тихоня-Диман, благодаря ему мы все сегодня и с деньгами в кармане, и на белом коне. А значит, Диману положена, как у нас и заведено, премия: десять процентов от проигрыша лоха. Диман, получи, - Баскаков достал из кармана перетянутую резинкой пачку денег и вытащил из нее несколько купюр.
- Ура! - закричали присутствующие, захлопали в ладоши, замахали бутылками с пивом в воздухе, поддерживая меня.
Я не противился, принял премию из рук Баскакова, сказал спасибо и засунул деньги в карман спортивных брюк. Теперь я полностью закрою долг. Это радовало, мне не хотелось уезжать, не расплатившись со всеми своими кредиторами. Но дальше сидеть за столом больше не хотелось: я достаточно выпил, меня то и дело тянуло на сон, я подумывал завалиться в соседней комнате на кровать и уснуть.
Баскаков никого не отпускал. “Все останутся у нас. Гудим всю ночь. Завтра объявляю выходной. Разбежитесь утром”. Отпросились только Марина (у нее была маленькая дочь) и Леся с Люсей (чтобы у матерей не сорвало крышу). Мужики никуда не спешили, алкоголя было - залейся. Ирма и Элла купались в мужском внимании.
Элла была в своем репертуаре. Я снова увидел ту самую Эллочку, которая на заводе укладывала мужиков пачками. И в этом окружении она про меня уже забыла. Тем, может быть, и лучше. Я больше не считал себя причастным к этому миру - завтра отдам долг Елене, Баскаков заберет паспорта, а послезавтра вечером сяду в поезд и навсегда постараюсь забыть все те горькие минуты, которые испытал с того самого дня, когда согласился остаться в бригаде Баскакова, когда вынужден был переступить через себя из-за безысходности, на многое закрыть глаза, делать то, что в душе всегда считал неправильным и несправедливым по отношению к другим. Очищусь ли я таким образом? Вряд ли. Но, по крайней мере, остановлюсь, попытаюсь вернуться к своему “я”, к душевному комфорту и согласию с самим собой, вернуться к тем единственным ценностям, которые позволят мне в эту зыбкую пору перемен держаться на плаву.
Шум и гам, приглушенная музыка только усиливали мое желание спать.
- Я пошел валиться, - сказал я Баскакову и, услышав в ответ “давай”, проковылял в спальню, где на полу уже были брошены матрасы и одеяла для гостей - кто хочет, падай, спи. Проснешься - присоединяйся снова к бражникам, пей, радуйся новому дню или дрыхни до вечера - никто тебя не потревожит: ты волен сам выбирать, куда плыть.
Я, раздевшись, плюхнулся на кровать. Когда придут хозяева, стащат меня на пол. Если придут.
Во сне я снова парил в облаках в образе дракона. Легко, непринужденно, безмятежно. Вокруг меня было сияющее голубое небо, внизу сквозь плывущие подо мной перистые облака проглядывала освещенная ярким солнцем земля. Я приподнимал одно крыло вверх, и потоком воздуха меня увлекало вправо, поднимал другое, - кренился влево. Мог перевернуться вокруг туловища; поймав поток, взмыть вверх и тут же камнем ринуться вниз; взмахнув пару раз крыльями, воспарить выше облаков, почувствовать себя счастливым. Только через несколько минут, дисгармоничный звук стал резать уши. “Дима, Дима, Дим”, - прорывалось ко мне из ниоткуда. “Дима, Дим!” - вырвало меня из сна.
Еще не отойдя от завораживающих видений, я с трудом разлепил глаза и увидел перед собой взбудораженную, в слезах Эллу. Она часто теребила меня за плечи и безостановочно бормотала: “Дима, Дим!”
- Чего тебе? - спросонья я никак не мог понять, чего от меня хотят.
В дверях спальни кто-то что-то кричал (кажется, Дрыщ), рвался войти, его сдерживали. Элла чуть не вжалась в меня.
- Иди сюда, сука, выйди, я сказал! - ревел Дрыщ. Ерема и Баскаков оттягивали его от двери.
- Что опять? - приподнялся я на кровати.
- Дима, Дим! - продолжала рыдать Элла.
- Что? - я поднялся, вышел в прихожую. Дрыща утянули в другую комнату, но и там он продолжал разоряться. Я стал на пороге комнаты, в которой гульбанил народ, Элла спряталась у меня за спиной.
Дрыщ хрипел:
- Пусть вернет бабки, сука! Дать не дала, а бабки заныкала!
Элла стала из-за моего плеча выкрикивать: